Не брезговал Марк и подъездами многоквартирных многоэтажек, где длинными китайскими палочками вытаскивал письма, словно улиток, из железных мисок почтовых ящиков. Кто-то собирает бутылки, кто-то марки, кто-то старые вещи, копаясь в мусорных контейнерах, а Марк вглядывался острым взглядом в прорези почтовых ящиков, выискивая, как деликатес, белое голубиное мясо конверта. Свежее письмо было для него лучшей пищей…

Письма Марк переплетал в одну большую книгу. Да, можно сказать, что Марк тихо сходил с ума, но был в его поступках и трезвый рассчет. Он лелеял надежду издать свою книгу неслыханным тиражом – все-таки концептуальное искусство, – снарядив ее для пущего полета заглавием: “Письма родных и друзей, не дошедшие до вас” и небольшим предисловием.

6

Увидев, как плавно опускается на подоконник ее окна кленовый красно-коричневый лист, Августа поняла, что она запечатает в конверт, так похожий на белые фарфоровые чашки, в которых подают кофе на завтрак в их пансионате.

Августа делала все не спеша, как и подобает красивой, элегантной женщине. Не спеша запечатала конверт, не спеша вышла в парк и опустила конверт в почтовый ящик у железных ворот. Ящик долго не хотел принимать письмо из неумелых рук Августы, важничал, словно чиновник, надувший щеки и наевший пузо. И ничего уже не желавший ни видеть, ни слышать, ни понимать…

Затем Августа отправилась посмотреть на старушек, игравших в гольф.

– Привет, Августа, – остановил ее лечащий врач Юлий.

– Добрый день, – ответила Августа.

– Как твои дела? Эва говорит, ты сегодня написала кому-то письмо?

– Да, это так. Я его уже отправила.

– И кому же, если не секрет?

– Доктор, я и сама не знаю, кому. Просто пишу по велению сердца. Кто первый откликнется на мое осеннее послание, тому оно и адресовано.

– А-а, теперь понятно. Но ничего, ничего, Эвелина лично поговорит с почтальонами, чтобы твое письмо все-таки было отправлено. А пока я хотел бы знать, что же ты там такого интересного понаписала?

– А что придется. Зачем писать, если природа все уже написала за нас? Ведь деревья – это иероглифы, рассказывающие нам истории. Они – зашифрованные криптограммы, позволяющие всему живому преодолевать непонимание, культурные барьеры, время и пространства…

– Да-да, ты уже говорила. Смотри, не попади с этими историями в переплет, как уже было однажды с тобой в парке.

– Да, доктор, вы правы, я тогда ощущала себя частицей вселенной, чувствовала любовь ко всему окружающему. И деревья платили мне той же любовью. Они никак не хотели меня отпускать. И до сих пор не хотят. Я словно попала в чужую историю про девочку, что решила сбежать от своей семьи…

– Подожди, Августа, – прервал бред своей пациентки врач. – А марку?

– Что Марку? – От неожиданности Августа даже вздрогнула.

– Надеюсь, ты приклеила к конверту марку.

– Нет, – спохватилась Августа, – я совсем забыла.

– А подписаться? – продолжал гнуть свою линию доктор. – Тебе надо хорошенько подумать над тем, как ты будешь подписываться впредь. Представляешь, кто-то получает твое письмо, а оно без подписи. Странно, не правда ли? Можешь подписываться своим настоящим именем, а можешь выбрать псевдоним. Только тебе надо научиться его писать на бумаге. Тебе теперь многому предстоит научиться заново или вспомнить. Договорились?

– Хорошо. Я подпишусь псевдонимом – Октябрина.

7

Конечно, это только фантазия, навеянная моим увлечением средневековой японской историей и поэзией, но, взглянув в пыльное окно, на ветки, кончиками царапающие буквы на стекле, я, словно сквозь паутину в росе, увидел, как раскрывается древний иероглиф…

Вот он стоит у окна, ее отец, расправив мощные плечи, с боевым кличем раскинув в стороны огромные голые руки-ветви. Подставив лицо тучам. Растрепав косички по ветру. Он собирается наказать нечестивца, совратившего его дочь. А она, согнувшись, ссутулив плечи, прижав тонкие пальцы к губам, сквозь которые алой лентой заката сочится кровь, жалобно смотрит на своего воинственно-напряженного отца. Не в силах ничего предпринять для защиты своей независимости…

Да, чуть не забыл. До сего момента я даже не пытался рассмотреть марку на конверте. Потому что марки, как и другие ценные бумаги, кроме, разумеется, самой бумаги, – изобретение Запада. И вряд ли марка, по моим представлениям, будучи явлением западной культуры, могла играть значительную роль в этой истории.

Как же глубоко я ошибался! Ведь на марке я разглядел в оттиске штемпеля, словно в подзорной трубе Марко Поло, первого мастера-книгопечатника, что склонился над станком с оттисками. Марка была посвящена очередному юбилею книгопечатания.

8

Сегодня утром Марк переплел последнюю книгу из пятитысячного тиража. Бумага закончилась. Деньги тоже. Все сбережения, заработанные кропотливым долгим трудом переплетчика, он потратил на это дело. Теперь жить было не на что, да и незачем! Набрав телефон своего школьного приятеля, ныне владельца оптовой книготорговый фирмы, Марк попросил его по старой дружбе заехать завтра за тиражом “сумасшедшего бестселлера”.

– Я тебя очень прошу: сделай это для меня по нашей старой дружбе. Накладные ты найдешь на столе. Полученную прибыль от продажи можешь полностью забрать себе… Мне лишь оставишь малую толику – завтра ты поймешь, на что она должна пойти…

Далее Марк подробнее рассказал приятелю о крупном тираже по смешной цене. И о том, что книга должна хорошо продаваться. В том, что это будет бестселлер, Марк не сомневался. Во-первых, сыграет свою роль элемент желтизны – так приятно заглянуть через чье-то плечо в чужую жизнь. А во-вторых, люди так любят получать письма, и каждому захочется прочитать не дошедшее до него когда-то письмо.

Как раз к осени поток переписки нарастает, и его коллекция охватила их небольшой городок почти целиком. “Скоро я отомщу всему городу, показав на примере грязного белья его обитателей, насколько они греховны. И насколько невинной шалостью были наши встречи с Юной в городском парке на фоне их лицемерия”.

Положив трубку, Марк прошелся по заваленной тиражом типографии. Найдя коробку с подлинниками писем, он одно за другим начал опускать их в машину для резки бумаг. Затем взял коробку и, открыв дверь мастерской, вышел на улицу, чтобы развеять листочки по воздуху. Ветер разметал мелкие тонкие полоски, как струи дождя, по всей улице. Он словно только и ждал этого листотока.

Вернувшись в офис, Марк вынул из выдвижного ящика стола старый револьвер. Усевшись в глубокое кресло, он глубоко вздохнул и высоко поднял локоть с тем, чтобы поднести пистолет к виску, – но тут потревоженная локтем чашка, упав на пол, разлетелась вдребезги.

Это была одна из двух чашек, из которых они с Юной пили в последний раз чай в этой самой типографии, по древнему японскому ритуалу.

“Вот и настал мой конец”, – промелькнуло у Марка в голове, так как чашка уже давно стала символом его сиротливости. А теперь ему явился знак свыше, о том, что его жизнь окончательна разбита….