– Надо было их прикончить, – простонал Бодвар, потом наставил на синелицых копье и поднял щит, будто закрываясь от пугающих слов на незнакомом языке.

– Вы все знаете, что делать, – сказал Сигурд. – Если псы вздумают сопротивляться, убейте.

Аслак сдернул золотой обруч со шлема военачальника и бросил его Сигурду. Потом злобно дернул синелицего за чешуйчатую кольчугу, чтоб тот ее снял. Все принялись делать то же самое, и синелицые стали неохотно стягивать с себя боевое облачение. Я вдруг понял, почему Сигурд остановил резню. Потому что лучше, когда пленник отдает кольчугу добровольно и ее не приходится сдирать с вонючего трупа. Забрав у синелицых все ценное, мы оставили их дрожать в одном исподнем – даже сейчас их больше волновали странные ритуалы. Мне хотелось надеяться, что они и вправду молятся своему богу, как сказал Пенда, а не творят какую-нибудь мощную волшбу против нас. Я недоумевал, что за бог заставляет их падать на колени и тыкаться лицом в грязную землю, чтобы доказать свою верность. Такой бог либо жесток, либо те, кто в него верит, лишены гордости, в отличие от скандинавов.

Мы смотрели, как побежденные синелицые уходят в ночь, везя тела убитых на оставшихся в живых лошадях, – их мы не взяли за ненадобностью. Мы знали, что успеем погрузить провизию и награбленную добычу на корабли и отплыть до того, как синелицые вернутся с подкреплением.

Недоуменно кривя тощее лицо, Рольф спросил Сигурда, почему тот пощадил синелицых.

– Лис придушил бы всех кур в курятнике, просто потому что он лис, – ответил ярл.

Он надел золотой обруч синелицего на свой шлем, а в руках нес кожаное седло, кривой меч и чешуйчатую кольчугу. Подбитый кожей шлем военачальника болтался у него на поясе. Вокруг шлема было намотано полотно, Сигурд сорвал его и вытер им меч.

– А вот волк… – продолжил он, обращаясь к идущему рядом и такому же нагруженному Рольфу, – будет красть по одному ягненку за раз, и овцы начнут его бояться. – Сигурд улыбнулся, довольный исходом сражения. – Не знаю, как ты, Рольф, но я так вдвое больше добычи унесу, коли руки не устали рубить направо и налево.

Датчанин рассмеялся, а за ним и все остальные. Замысел удался – синелицые попались в ловушку, как глупые звери, мы победили и забрали все ценное, вот только воинов хороших потеряли, и от этого было горько на душе. Мы положили пятерых датчан и уэссекца в одну могилу с выложенным вокруг из камней боевым кораблем. Правда, переходить Биврёст им предстояло лишь с копьями, что вызвало недовольство у некоторых датчан. Все же хороших мечей у нас по-прежнему было не так много, чтобы зарывать их в землю. Сначала уэссекцы хотели похоронить Ульфберта по христианскому обычаю, но, когда каменная ладья была готова, решили оставить его в общей могиле.

– Все равно до рая доберется, – сказал Бальдред, почесывая лысеющую голову, – так пусть пройдет в последний раз по морю с язычниками, больно уж он его любил, море-то.

Теперь у Сигурда хватало облачения для всех волков в стае. Стоя на освещенном лунным светом берегу, где у причала покачивались «Змей, «Фьорд-Эльк», «Конь бурунов» и «Морская стрела», датчане вернули оружие скандинавам, поблагодарив и похвалив владельцев за остроту мечей, прочность щитов и удобство шлемов. Потом Сигурд раздал всем копья, кольчуги, топорки, странного вида шлемы и легкие, заточенные с одной стороны, но необычайно острые кривые мечи синелицых. Датчане с благодарностью приняли снаряжение, которое стоило немало серебра. В голове моей звучали слова клятвы. И не уклонюсь от боя с воином, равным мне по храбрости и оружию. И буду мстить за побратима, как за кровного брата. Волки сразились за своего ярла и устроили бойню на поживу воронам да червям, и теперь Сигурд выполнял свою роль кольцедарителя, жалуя прекрасное оружие своим воинам. И коли нарушу я эту клятву, то предам ярла и побратимов и стану гноеточивым ничтожеством…

– Что ж, мечи теперь у них хорошие, но все равно в стену из щитов с ними вставать что-то не хочется.

От слов Флоки Черного мои мысли разлетелись, как камушки, брошенные в озеро.

– Они сражались как бешеные псы.

– Да, и врагов немало положили, – подтвердил Улаф. – Старому Улафу только подучить их малость, – добавил он, сверкнув белыми зубами в лунном свете. Флоки осматривал меч синелицего, ловя клинком отраженный свет.

– Никому не посоветую стоять с тобою рядом во время учебы, дядя Улаф, – сказал тяжело топающий по берегу Оск – на каждом плече у него лежало по бараньей ноге.

Он передал их Браму, и тот довольно причмокнул. Все радовались, что у нас теперь есть свежее мясо, хотя полакомиться им мы сможем, только когда отойдем подальше.

– Ничего, научатся, Оск, – ответил Улаф, разрезая воздух мечом. – Помню я время, когда ты до нижнего бимса[20]не доставал, парень. Да монахи Белого Христа лучше с потаскухами управляются, чем ты с копьем!

Оск выругался.

– Я тоже помню те дни, Дядя, – сказал Брам, фыркая, как бык, и отдавая бараньи ноги на «Фьорд-Эльк». – Малыш Оск даже себе на башмаки попасть не мог, когда мочился!

– Иди к черту, Брам, – ответил Оск, перелезая на «Фьорд-Эльк».

Но шутливая перебранка только начиналась.

– Да он моей жене веслом по заднице не попал бы! – завопил страшила Хедин.

– Сказывали, однажды Оск в море прыгнул, да промахнулся, – ревел со смеху Свейн.

– А из лука он стрелял так плохо, что родители целых пятнадцать лет считали сыночка слепым! – сказал еще кто-то, и в конце концов даже Оск не мог скрыть улыбку в бороде.

С «Морской стрелы» тоже доносился смех, сливавшийся с глухими ударами прибоя, – воины в серебристой лунной мгле затаскивали на корабли добычу. Я надеялся, что блеск добытого в бою серебра отвлечет датчан от мыслей о свежей могиле, в которой покоились их братья, и, судя по доносившемуся до моих ушей смеху, так оно и случилось. Я направлялся к своему сундуку, когда один из датчан запел:

Мы сразились с синелицыми, Чья кожа пепла темнее. Мы отымели их женщин И набили трюмы добычей.

Иногда мне кажется, что человеческий смех оскорбителен для ушей богов. Бесился же Грендель[21], когда слышал бесстыдные песни и шутки, несшиеся из медового зала короля Хродгара. Часто бывает и так: только что воин беззаботно смеялся – и вот он уже лежит мертвый, словно жестокие прядильщицы вплетают золотую нить в полотно его жизни прямо перед тем, как ее оборвать.

– Ладно, парни! – прокричал Рольф с мачты «Морской стрелы». – Хорош торчать в этой дыре, здесь больше нечем поживиться!

Облегчившись на суше, датчане неспешно забирались на корабль. Последним шел Туфи с серебряным крестом на плече. Пошатываясь, будто только что потратил все силы на потаскух, он подошел к «Морской стреле» и попытался отдать крест Огну, чтобы тот подержал, пока он будет забираться на корабль, но Огн, увидев распятье, в ужасе отпрянул и схватился за амулет с Мьолльниром у себя на шее.