— Не надо, Кузя. Я всё уж понял. Не истязай себя.

— Я про священника хочу досказать, про отца Энрике. Как они мальчишку резать-пытать принялись, а Абдаллах своими ручищами дело это делал, так отец Энрике вперёд выступил. Самого едва ноги держат, а всё ж говорит, да громко так говорит. Они галдёж свой прекратили. Слушають. Что уж он им говорил — мне неведомо. На их поганом наречии всё говорилось. А только озлился Абдаллах, аж пена с бороды закапала. Бросил мальчику мучить, к священнику подбежал, да как вдарит его шашкой плашмя.

— Сразу убил?

— Ах, если бы, Федя! Плашмя ж, говорю, вдарил. Священник, конечно, с ног долой. Лежить у Абдаллаха под ногами, но живой...

Кузьма пошмыгал носом и, повернувшись к Фёдору лицом, продолжил шёпотом:

— Тут Цавца эвтот чудной из толпы выскочил и посохом своим ка-а-а-ак оглоушить Абдаллаха! Что тут началося! Сеча, драка, все на коней повскакали. Эвти конвоиры наши, — Кузя зыркнул подслеповатым от слёз глазом в сторону бородатого конвоира, — мечи повынимали, копьями друг в дружку кидають, из ружей палять. Ну, ещё народу басурманского полегло... А я-то, не будь дурак, отца Энрике под мыхи хвать — да в темницу, в шалаш эвтот отволок. Токмо не спас я его, нет, не спас... Уж не знаю как, но свару меж собой они смогли прекратить. Видать, договорилися. Уж под утро пришёл за отцом Энрике имам ихний, в белой чалме, ирод. Забрал он отца Энрике, прям за руку так и увёл от меня. И стал я один решения участи своей дожидаться.

— А что же Магомай и Исмаил?

— Да живы ещё были они, когда мы Кули-Юрт покидали. Жили за ноги к дыбе подвешенные оба. Ой, невмочь мне, Федя!

— И ладно, и не говори. А куда ж, по-твоему, Энрике увели?

— И его мне узреть довелось, братишка. Но это уж когда меня да тебя, бесчувственного, в повозку эвту погрузили да в путь тронули. Как выехали мы за край аула, на выпас, там-то и был отец Энрике. Посредине выпаса, средь дерьма овечьего, крест, собаки, водрузили. И на нём — батюшка-мученик, гвоздями приколоченный. Тож ещё живой! Ах, Федя, счастливый ты из людей, что не видел эвтого. Я всё сам не свой, сам не свой... Уж лучше в бою пасть!

— Верно, Кузя. В бою пасть куда как лучше!

* * *

В ту ночь Фёдор вовсе не смог заснуть. И не то чтобы рана сильно беспокоила его, и не шум лагерный лишал сна. Беспокойство одолело ещё на полуденном привале. Караван довольно далеко уже отошёл от Хан-Калы и вступил в земли, где обитали осетинские племена. С утра пустились в путь по узкой тропе, положенной по склону обрывистого холма. Внизу, в ущелье, шумел Терек. В полдень остановились передохнуть в неширокой поросшей редколесьем долине. Фёдор улёгся под днищем повозки, между колёс, спасаясь от слишком жарких в это время года солнечных лучей. То ли задремал он, то ли взаправду случилось так, что Соколик вдруг подошёл к чеченской повозке. Вот они, его блестящие, острые копытца, стройные бабки в белых чулочках. Почудилось всаднику, будто конь его опустил умную морду, прикоснулся носом к травке возле подбитого железом колеса. Почудилось, будто посмотрел конь на своего всадника ясными глазами, распрямился и ушёл, неслышно переступая по мягкой, утоптанной траве. И дальше во все время пути Фёдор мучительно всматривался в буйную зелень редколесья, надеясь заприметить стройный силуэт милого друга.

А ночью и пуще того: не только конь грезился ему. Высокая фигура женщины в длинной, до пят и не широкой юбке и в тёмном башлыке, будто бы мелькнула и раза два между широкими стволами вековых лиственниц.

— Нынче же сбегу, — пообещал Фёдор самому себе.

Но явился Цица, осмотрел рану и велел бородатому персиянину привязать Фёдора на ночь к повозке цепью.

И снова лодыжку разведчика охватил чугунный обруч. Свободный конец цепи бородатый страж прикрепил тяжёлым замком к колесу повозки.

— Видать здоров уж ты, братишка, — тяжко вздохнул добрый Кузя. — Боятся, что убегёшь.

* * *

Она пришла следующей же ночью. Неслышно проскользнула мимо задремавшего персиянина. Беззвучно отперла тяжёлый замок, не дала зазвенеть кандальной цепи. Вот только заклёпки с ножного кольца не получилось у неё снять. Провела тёплыми пальцами по влажному лбу Фёдора, и тот проснулся. Он не успел заметить быстрой тени, мелькнувшей меж затухающих костров, но сразу понял, что свободен.

* * *

Фёдор поначалу полз, оберегая раненое плечо, стараясь реже дышать и не озираться по сторонам. Потом брёл потихоньку, придерживая цепь здоровой рукой. Потом, почти до рассвета, просидел на ветвях невысокой пихты, всматриваясь в созвездия над головой. Весь искололся, но направление побега определил верно. Помогло и то, что Цица не держал охотничьей своры. Может быть, и снарядили бы за ним погоню, но как найти торгашу, обременённому ценой поклажей с гаремом в придачу, опытного разведчика в бескрайнем лесу?

Его нашли охотники. Николаша Самойлов и подъесаул Пашка Нестеров, адъютант Василия Алексеевича Сысоева, в сопровождении полуэскадрона казаков гоняли по лесам кабана. Версту за верстой они прочёсывали чащобу вокруг Грозной. Охота складывалась удачно. Удалось завалить пару упитанных подсвинков, но этого оказалось мало. Чёрный, мохнатый вепрь, коварный и увёртливый, заманил их в непролазный бурелом. Второй час они петляли между поваленными стволами, обдирали бока об острые шипы ежевики и терновника. Тяжёлое тело хитрого зверя изредка мелькало между стволами. Чаще они слышали лишь визгливое урчание, доносившееся то слева, то справа. Порой измученным нескончаемой погоней охотникам казалось, что не вепрь водит их по непролазной чащобе, а сам дьявол. Наконец усталый конь Пашки Нестерова уткнулся мордой прямёхонько в лицо человека. Тот сидел, привалившись спиной к стволу сосны. Он то ли спал, то ли увяз в беспамятстве. Лицо его было бледно, волосы спутаны и покрыты паутиной, одежда изорвана в клочья.

— Не похож на чечена, — сказал Николаша. Он наклонился с седла, пытаясь получше рассмотреть незнакомца. — Скорее ваш брат, казак.

— Казак иль не казак — ты ружьё наготове держи, твоё сиятельство. Иначе, неровен час, чеченом всё ж таки окажется, — буркнул Пашка, спешиваясь.

Он легонько пнул мыском подкованного сапога незнакомца в бок. Тот открыл глаза.

— Живой...

— Братцы...

— Так то ж Федька Туроверов! Ах ты, бедолага! И где ж тебя носило?

— В плену...

— Ах, ты! А Валериан-то Григорьевич уж неделю, не меньше, по лесам с татарами мотается всё ищет вас и не находит. А ты тута, под деревом притулился. Из плена убёг? Ну, молодец, что живым дошёл! Да ты, парень, не ранен ли?

* * *

— Впервые вижу такое дело, — качал седеющей головой Максимович. — Неделя только прошла, как подстрелили... в беспамятстве, говоришь, валялся?

— Да. Считаю — пару дней точно было...