Вдруг я услышал из соседней комнаты голоса Теклички и… Дедушки, – Дедушки, появление которого в наших комнатах в это время было совсем необычным… «Они, конечно, идут меня бранить», – подумал я. В глубине души я считал, что меня действительно очень и очень стоило бранить и что Мама была бы совсем недовольна мной…

Дедушка и Текличка, однако, не вошли ко мне, а продолжали тихо говорить между собой по-немецки. Я тогда не понимал этого языка, но по интонации голосов я прекрасно понял, что они не возмущены моим поведением, а… жалеют меня!

Все разом переменилось во мне! Оказывается, поведение мое не возмутительно, наоборот, меня надо жалеть! Новая волна криков и бешеного топтания… Не помню, сколько времени это продолжалось, но я вижу себя в комнате Теклички; по моему лицу еще не перестали течь слезы, но я ем что-то очень вкусное, а Текличка рассказывает мне, на своем ломаном русском языке, какой-то чрезвычайно интересный рассказ.

Мы опять возвращаемся к тому, что ребенок начинает истерику, сам возбуждает себя, а потом не знает, как прекратить происходящее, не потеряв лицо. Важнейшими действиями родителей будут изоляция малыша от зрителей (которые только возбуждают в нем желание продолжать спектакль) и спокойный разговор, в котором не должно быть сочувствия или укора, пока ребенок не успокоится: лишь нейтральный голос и отвлечение внимания любым способом (ранее было описано, как это можно сделать).

Главное, чтобы в ситуации, когда ребенок не может управлять собой, его близкие оставались спокойны: тогда они смогут взять ситуацию под контроль. Все истерики рассчитаны на слабонервных родителей. Мы не говорим, что родители должны быть непроницаемы, но им надо уметь себя сдерживать. Если этого не умеют они, как научится владеть собой ребенок, у которого нет положительного примера?

Задача родителя в том, чтобы помнить всегда, что виноватый взрослый – лучший объект для манипуляции ребенка.

Итак, рекомендации:

1. По возможности оградите ребенка от нежелательных зрителей, сочувствующих ему и своими высказываниями подогревающих истерику и влияющих на ваше состояние. Вообще исключите зрителей из ситуации, иначе вы будете работать на них и на истерику вашего ребенка.

2. Сердобольным старушкам в трамвае можно вежливо сказать, что вы сами попытаетесь справиться с проблемой. Действуйте в соответствии с собственными решениями, а не под воздействием их критических взглядов и замечаний.

3. Несколько раз глубоко вдохните, чтобы успокоиться, унять гнев и раздражение.

4. Покажите всем своим видом, что вы верите, что ваш ребенок сможет справиться с ситуацией. Вы доверяете ему как человеку, который в состоянии управлять своими эмоциями: «Я уверена, что ты сейчас можешь успокоиться. Ты ведь большой». В ваших словах нет ни сочувствия, ни осуждения.

5. Если вы находитесь в магазине и ваш ребенок не может успокоиться, то возьмите его за руку, оставьте все покупки и выйдите на свежий воздух.

6. Унесите ребенка в соседнюю комнату и начните отвлекающий маневр, обращая внимание на что-то постороннее. Проявите максимальный интерес. Ребенок может отвлечься на то, чем заняты вы, но потом снова зарыдать. Будьте спокойны и целенаправленно переводите его внимание на внешние необычные события. Придумывайте на ходу. Именно так поступают опытные воспитатели детского сада, которым оставляют орущего ребенка, уже полюбившего себя в этом состоянии бесконечного отчаяния. Они нейтральным тоном предлагают малышу новые для него занятия, а не сочувствуют, как часто неверно делают в этой ситуации близкие. Сочувствие ребенку, если он остался без родителей, как в последнем примере, возможно потом. Но в словах взрослых непременно должна звучать надежда на то, что ребенок сможет справиться со своими чувствами, а также полная уверенность, что он в силах все преодолеть и перейти к рациональным действиям.

Иногда даже в самого золотого ребенка вселяется чертенок, и он делается не просто неуправляемым, но, что важнее, сам не может справиться со своими эмоциями. Очень важно, чтобы в этом случае взрослые не теряли самообладания.

Вот как Константин Сергеевич Станиславский описывает случай из своего детства:

Как-то за обедом я расхвастался и сказал, что не побоюсь вывести Вороного – злую лошадь – из отцовской конюшни.

«Вот и отлично, – пошутил отец. – После обеда мы наденем на тебя шубу, валенки, и ты нам покажешь свою неустрашимость».

«И надену, и выведу», – упорствовал я.

Братья и сестры заспорили со мной и уверяли, что я трус. В доказательство они приводили компрометирующие меня факты. Чем более неприятны были для меня разоблачения, тем упрямее я повторял от конфуза:

«И… не боюсь! И – выведу!»

Опять упрямство мое зашло так далеко, что меня пришлось проучить. После обеда мне принесли шубу, ботики, башлык, рукавицы; одели, вывели на двор и оставили одного, якобы ожидая моего появления с Вороным перед парадной дверью. Со всех сторон меня охватывала густая тьма. Она казалась еще чернее от светящихся передо мной больших окон зала – наверху, откуда, кажется, за мной наблюдали. Я замер, крепко закусив рукавицу, чтобы напряжением и болью отвлечь себя от всего, что было кругом. В нескольких шагах от меня захрустели чьи-то шаги, затрещал блок и стукнула дверь. Должно быть, кучер прошел в конюшню к тому самому Вороному, которого я обещал привести. Мне представилась большая вороная лошадь, бьющая копытом о землю, вздымающаяся на дыбы, готовая ринуться вперед и увлечь меня за сбой, как щепку. Конечно, если бы я представил себе эту картину раньше, за обедом, я не стал бы хвастаться. Но тогда как-то само собой сказалось, а отказаться не хотелось – было стыдно. Вот я и заупрямился. Из дому доносились глухие звуки рояля.

«Это брат играет?! Как ни в чем не бывало! Играют! А про меня забыли! Сколько же мне стоять здесь, чтобы они вспомнили?» Стало страшно и захотелось скорей в зал, в тепло, к роялю.

«Дурак я, дурак! Выдумал! Вороного! Болван!» – ругал я себя и злился, поняв всю глупость своего положения, из которого, казалось, не было выхода.

Дальше я не помню. Я стоял у парадного подъезда и звонил в колокольчик. Швейцар тотчас же вышел и впустил меня. Конечно, он был настороже и ждал. В дверях передней мелькнула фигура отца, а сверху заглянула гувернантка. Я сел на стул не раздеваясь. Мой приход домой был неожидан для меня самого, и я еще не мог решить, что я должен был делать: продолжать упрямиться и уверять, будто я пришел лишь отогреться, чтобы снова пойти к Вороному, или прямо признаться в трусости и сдаться. Я был так недоволен собой за только что пережитый момент малодушия, что уже не верил себе в роли героя и храбреца. Кроме того, не для кого было продолжать играть комедию, так как все, как будто, забыли обо мне.

«Тем лучше! И я забуду. Разденусь и немного погодя войду в залу».

Так я и сделал. Ни один человек не спросил меня о Вороном, – должно быть, сговорились.