Дэвид подпрыгнул на стуле.

– Конечно, мама. И ты ни в чем не виновата. Бобби сидел на наркотиках, потому что у него наследственность дурная. А не из-за тебя. Совсем не потому, что по твоей милости он всю жизнь чувствовал себя ошибкой природы. Ты даже не надеялась, что он чего-то добьется. Нет, не потому этот несчастный придурок кололся. Ты тут совсем ни при чем.

Он тяжелой походкой вышел из комнаты, затем резко захлопнулась входная дверь.

Несколько секунд доктор Кац сидела неподвижно. Затем повернулась ко мне.

– Прошу прощения за поведение своего сына.

Я промолчала. Я не знала, что сказать.

– Доктор Кац, почему вы от него скрывали?

Она сделала паузу, словно размышляя над ответом.

– Мы считали, что ему незачем знать. Бобби был нашим сыном. Мы любили его так же, как и остальных детей. Узнай он, что не родной нам, ему было бы больно. Так и получилось. Я лишний раз убедилась, что приняла правильное решение.

– Могу я спросить, почему вы усыновили Бобби?

– Можете, – ответила она. Похоже, ее саму удивило желание поговорить со мной. – Мы с мужем всегда хотели иметь четверых детей. Но после третьего кесарева сечения врач убедил меня больше не рожать. Утверждал, будто опасно. Дочь мне рассказала, что это была излишняя предосторожность. Если бы мы с Артуром знали, то завели бы своего ребенка.

В ее тоне отчетливо звучало сожаление.

Я не знала, что сказать. Видимо, она тут же пожалела, что так явно показала свои чувства по поводу вынужденного усыновления ребенка. Мы немного помолчали. Я слегка ерзала в кресле, скрещивая ноги. Она сидела неподвижно, лишь ноздри чуть раздувались при дыхании.

Наконец, она заговорила.

– Если я больше ничем вам не могу помочь… – и замолчала.

Я быстро встала.

– Держать ли вас в курсе событий? – спросила я.

– Так вы намерены продолжать… свое расследование? – По ее тону казалось, будто от самого слова по коже бегали мурашки.

Я кивнула:

– Простите.

Она слегка покачала головой, поднялась и проводила меня до парадного входа.

Как-то вечером Питер объявил, что у нас будет праздничный ужин, но не сказал, по какому поводу. Мы вчетвером пошли к Джованни, в итальянский ресторан, расположенный в торговом центре неподалеку. «У Джованни» – наш любимый ресторан, мы ходим туда уже несколько лет. Пусть он находится не в самом лучшем месте, зато еда там чудесная – простая и вкусная.

Дети отправились прямиком на кухню, они знали наверняка, что шеф-повар и его мать угостят их панна котта[3]или миндальной нугой. Мы с Питером сели за любимый столик и, как обычно, заказали бутылку кьянти.

– За что пьем? – спросила я, поднимая бокал.

– Есть два повода. Во-первых, Парнассус согласился на встречное предложение Тайлера. Я буду работать над «Пронзающим». А во-вторых, речь идет о бюджете в двадцать-тридцать миллионов долларов.

– Ого! Чудесно. И они увеличили твою квоту? – Голливудские сценаристы очень озабочены повышением своей квоты, то есть суммы, которую они получают за одну картину.

– Не настолько, как просил Тайлер, но достаточно. Еще немного, и купим дом.

– Питер, я тобой просто горжусь! – Мне ужасно хотелось уехать из сдвоенной квартиры, где мы с Питером жили с тех пор, как поселились в Лос-Анджелесе. Однако каждый раз, когда у нас набиралась достаточная сумма, чтобы купить дом в рассрочку, цены на недвижимость слегка вырастали. Сейчас они достигли астрономических, и я уже начинала терять надежду. Питер принес хорошую новость.

– Да, теперь я буду зарабатывать больше, – сказал муж.

– Ты молодец. Честно. – Я поцеловала его в щеку. – Если бы не ты, мы бы жили в трущобах.

Если бы не он, я бы работала в преуспевающей адвокатской конторе и получала бы кучу денег. Но не была бы счастлива. Ни на мгновение.

– А что там с делом твоего тренера?

Я держала Питера в курсе всего, что узнавала. Я описала сложную ситуацию усыновления Бобби и про то, как сузила круг поиска матери Бобби до двух человек. Я также рассказала ему о Кэндис и ее борьбе.

– Как все запущено, – сказал Питер.

– Не то слово.

– Знаешь, о чем я думаю? Если у тебя есть дети и ты усыновляешь еще одного, действительно ли возможно полюбить его так же сильно?

– Наверное, некоторые могут. Хотя непохоже, что у Кацев это получилось.

– Это, должно быть, нелегко. Вспомни, ведь мы все время говорим о том, как Руби похожа на тебя или что у Исаака моя способность сосредотачиваться.

– Сосредотачиваться? Скорее уж, одержимость.

– Не придирайся к словам. Мы постоянно обсуждаем, как они похожи на тебя или на меня. Сколько раз ты говорила, что Исаак похож на твоего отца? Ведь большей частью за это мы их так любим.

Задумавшись над его словами, я отпила глоток вина.

– Не знаю. Скорее, не «за что» любим, а «как». Для приемного ребенка будут другие «как», если ты понимаешь, о чем я. Ты любишь его не меньше. Просто по-другому. Мы ведь и своих детей любим по-разному.

Питер пожал плечами.

– Возможно. Вряд ли мы когда-либо узнаем. Ладно, значит, по-твоему, усыновление как-то связано с самоубийством Бобби.

– Если это самоубийство.

– Все еще есть сомнения? Что говорят в полиции?

– Кажется, они записали дело в подозрительные. – Я рассказала Питеру об интернетных покупках Бобби, и он согласился, что это не похоже на поведение самоубийцы. – Эл еще раз позвонил другу. Надеюсь, он убедит их получше присмотреться к делу Бобби.

– Как там Эл? Как его новый бизнес?

– Вроде хорошо. Да, кстати. Ни за что не поверишь. Самое смешное, он хочет, чтобы я работала с ним.

Питер серьезно посмотрел на меня.

– А что тут смешного?

– Как что? Чтобы я работала частным детективом? Как Эркюль Пуаро? Или Корделия Грей? Или Мэтлок?

– Мне кажется, что совместные расследования с Элом не такая уж безумная идея. У тебя же талант, это ясно. Вспомни, как ты расследовала убийство Абигайль Хетэвей или дело Фрэйдл Финкельштейн. Почему бы не сделать дар профессией?

– Потому что у меня уже есть профессия. Ну, или была. Я не хочу другую. В любом случае мне положено сидеть дома и воспитывать детей, не забыл?

Он пожал плечами.

– Ты решила, что не сможешь работать федеральным защитником на полставки. Может, получится на полставки детективом.