- Ты закрыла глаза и видишь ромашку?

- Я очень люблю ромашки. Глаза можно открыть или за?крыть, а ромашка все такая же. Понимаете?

Дед перекрестился и честно ответил:

- Нет.

По случаю в это утро в гости к деду наведалась и другая соседка - горбунья. Пришла угостить пирожком. Подойдя к калитке, она подивилась - заперто.

- Эй, сосед! Чего закрылся-то? У нас не воруют! - крикнула бабка и с прищуром посмотрела на веранду.

- Я открою, - сказала девочка, - вы посидите.

Она встала и, забыв открыть глаза, пошла прямехонько к калитке и откинула крючок. Бабуля, расслышавшая детский голос, попятилась. Без подготовки это было слишком сильно. Слепоглухонемая девочка говорила и двигалась, как обычный человек, у которого нет проблем.

Словно спохватившись, девочка открыла глаза, потом калитку и пригласила бабку войти.

- Вот... пирожки принесла, - промямлила бабка, боком-боком ковыляя к веранде.

Дед, которому уже удалось прийти в себя, с удовольствием наблюдал бабулькино смятение.

- Что же это, а, дед? - зашептала бабка, выкладывая пирожки на деревянную тарелку. - Это как же?

Дед зыркнул в сторону калитки: девочка невозмутимо нюхала розовый куст.

- Чудо, бабка, чудо небесное. Только ты зря шепчешь: она тебя поймет по губам и даже с закрытыми глазами...

- Что ты несешь, старый? - рассердилась бабка.

- Чудо, говорю. А ты - "несешь"!..

Девочка вернулась к старикам и попросила пирожок. Получив дружное разрешение, взяла не глядя и аккуратно, неторопливо съела.

- Спасибо. Вкусно, очень вкусно. До свидания. - И пошла. Закрыла за собой калитку, на ощупь накинула крючок и удалилась в сторону речки.

Старики выждали приличную паузу и побежали к треть?ей поселянке - отчитываться об увиденном чуде невозможного исцеления с необъяснимыми особенностями.

Вот так и появилась в клинике доктора Василия Мои?сеевича Неведрова удивительная секретарша Тима, видевшая все и всех с закрытыми глазами, абсолютно без?ошибочно печатавшая любые тексты на любой клавиатуре и слышавшая любой разговор на любом расстоянии, потому что для нее не существовало расстояний. Держать глаза открытыми она могла так же легко. Ей вообще все было легко: весь мир всегда был в ней, она рас?творилась в нем, а обычные чувства не могли причинить ей вреда, поскольку их у нее по-прежнему не было. И главное - Тима не имела ни малейшей потребности думать.

Из истории свободы

"Дорогая Анна!" - написала Алина и остановилась, внезапно подивившись точному в этом контексте слову дорогая. Уйдет много дней на выписывание сгустившихся мук и очень много денег на возню с профессором. Но и не сделать всего этого - нельзя.

Алина подошла к окну. Тополь, изуродованный позапрошлогодним ураганом, воспрял и подтянулся, он опять - высокое дерево. Только чуть кривое. "До чего живуч!" - восхитилась Алина, очень давно не обращавшая внимания ни на деревья, ни на людей. "А теперь - обращаю. Может, и они теперь лучше видят меня?" И радость, и надежда, и выпрямляется спина, и дышится свободнее.

От свободы мы прячемся. Анна, ты всю жизнь была теплый домашний ребенок. Ты так рассказывала. Может, ошибалась? Тебе не приходилось грызть этот промерзлый твердокаменный пирог по имени свобода? Ты напросилась к профессору лишь тогда, когда хрустнули зубы, впервые попробовавшие только один, самый маленький, кусочек пирога. Ноги поломались, они же - душа. И профессор понял, что спасать тебя надо не свободой, а самым сладостным из вообразимых тобой заточений, - и дал тебе мужа. Обычно балерине ни мужа нормального, ни ребенка своевременного - не видать. А у тебя теперь все есть и еще много будет.

Ко мне у него другой подход, местами очень даже правильный - теперь я это понимаю. Но вот деньги - это очень настораживает. Почему он боится отпустить от себя своих клиентов? зачем ему эта пожизненная веревка? Ведь он богат неимоверно, хватит на несколько поколений.

Колдует помаленьку. Так, получается?

Я и подумала: не дамся, вырвусь. Иначе посмертные долги перейдут и на наших детей. Даже если они не будут знать ничего из пережитого нами. Надо оторваться от профессора, надо. Я решила твердо.

На ледяном ветру свободы я стояла много раз. Все болит, руки-ноги крутит судорожными иголками - а не хочется ничего иного, и все тут. Высочайшая цена независимости, непривязанности, - ее такую платить мало охотников. Да и не всем, далеко не всем нужна свобода. Кому-то лишь один глоток ледяного ветра напрочь отжигает легкие. А кто-то, вдохнув раз, больше и не посмеет, не позволит себе дышать чем-то другим, как отравой. Звучит почти банально.

Впрочем, если уж совсем по-русски, то свободу можно и получить, и потерять, а вот воля - неотъемлема. Воля вольная. Непереводимое русское слово.

Та история свободы, моей свободы, которая началась осенью 1993 года с моим приходом на разговорное радио "Р", абсолютно уникальна. В моей судьбе вообще так много уникального, что впору никогда не писать никаких книжек. Ну кому он сдался, уникальный опыт? Шахтеры хотят читать книгу про шахтеров, как известно. Узнаваемость типического в типичных обстоятельствах - на этой священной корове выезжал не только социалистический реализм из учебника.

А у меня все - как платье от дорогого портного, в единственном экземпляре. Даже былые мужья носили фамилии, которых в справочнике по городу - только по одной семье. А уж такого радио, как мое бывшее, любимое, больше нет и не может быть. Такого вообще не бывает, чтобы человек семь лет говорил в прямой микрофон только то, что на самом деле думает по всем темам.

От этого беспредельно искреннего говорения летели красивейшие искры: возникали теснейшие дружбы, любови, счастье распирало, голос обогащался мягчайшими обертонами - и никогда не срывался.

Иногда спонсоры начинали встревать в редакционную жизнь, и тогда главный редактор в два счета посылал их, как выражался администратор Боря, по длинному пешему эротическому маршруту. Естественно, через пару дней станцию отключали от эфира, ведущие задыхались от горя и плакали. Там все до единого были сумасшедшие от микрофона.

Слушатели звонили в редакцию с категорическими требованиями возобновить вещание. Мы клялись им, что вот-вот приступим.

Эта маленькая команда была готова умереть от голода, но в студии. Лишь бы перед угасающим взором горела надпись: "Микрофон включен". Особенные люди - Вика, Жанна, Леша, Зина, Валера, Ира, Абов, - таких не будет больше...

Потом главный редактор находил новых спонсоров. Наши радиопсихи наконец получали зарплату, микрофон включался - и счастье возвращалось в сердца. Представить нельзя, чем мы занимались, пока не работал микрофон! Мы приходили на работу и хорошо поставленными голосами по кругу читали друг другу какой-нибудь эротический гороскоп! Это было безумие профессионализма. Лишь бы жить, лишь бы говорить и смеяться, даже краснея...