с Олей есть периоды, когда они очень заняты разными проектами, и встретиться с ними практически невозможно, а бывают периоды очень свободного графика. Их свободный график пришёлся для меня очень вовремя. Регулярное общение с этими добрыми, интересными, интеллигентными, начитанными людьми с большим жизненным опытом было мне в огромную пользу. И это были самые идеальные люди для помощи мне и маме в это ужасное время. И слава Богу, так совпало, что в это время у них были развязаны руки, и они могли потратить своё время и силы на безвозмездную помощь. В тот день Маму поместили в СИЗО.

Тюрьма

Конечно, никому не хочется попасть на территорию тюрьмы. Но, когда ты устала, замерзла и хочешь спать, тебе уже становится все равно, куда ты приехала. Хочется добраться до теплого места и заснуть.

Железные ворота открываются. Проверяют машину. Заезжаем. Я выхожу из машины с одним маленьким рюкзаком. Уже стемнело. Заводят в длинный коридор и закрывают в крошечной камере, где можно только стоять или сесть на маленький стул, и дышать можно через узкую решетку. Такая камера называется просто «стульчик». Сколько я там просидела-простояла не помню.

Когда попадаешь в незнакомую среду, не знаешь правил поведения, совершенно теряешься. Может, я просидела бы в «стульчике» еще дольше, если бы другие женщины из других «стульчиков» не стали кричать, чтобы их быстрее приняли.

Наконец дошла очередь до меня. Женщина в форме сверяет данные, что-то пишет в журнал. Нас четверо — вновь прибывших в эту ночь в центральную женскую тюрьму г. Москвы 7 февраля 2013 года.

Офицер спрашивает каждого:

— Мыться будете?

Каждая отвечает:

— Да.

Видимо, как и я, провели день в полицейских участках.

Нас ведут в специальную комнату, где выдают матрас, две белые простыни, хозяйственное мыло и вафельное полотенце. Это государственное обеспечение выдает девушка-осужденная, отбывающая свой срок, работая в этой тюрьме. Мы тихо спрашиваем у нее:

— Как здесь?

— Нормально, — также тихо отвечает она. Глаза грустные, но добрые.

— Сверните свои вещи в матрасы, заберете после душа, — отдает четким голосом распоряжение женщина-офицер. В этой тюрьме все работники — женщины.

Идем в душ. В душе холодно и слабое освещение. Вода тоже еле теплая. Но очень хочется смыть с себя сутки стресса. Мы быстро по очереди моемся. Последняя беременная девушка мыться отказывается. Мы трое радостно вздыхаем — быстрее пойдем спать.

Нас гуськом ведут на третий этаж. Офицер шумно открывает железную дверь. Открыть такую дверь тихо невозможно в принципе. В камере полу-светло, все так же горит лампочка над входной дверью.

Офицер тянет за руку девушку, спящую на нижней полке:

— Уступи место.

Девушка с нижней полки приоткрывает глаза:

— С какой стати?

— Беременная.

— А, беременная… — девушка быстро встает и перекладывает свой матрас на верхний ярус.

Мы забрасываем матрасы, где видим свободные места. Я — возле стены на втором ярусе.

Холодно. В окна с решетками дует ветер. Одеяло тонкое. Я ложусь спать, не раздеваясь, прямо в куртке. Наконец засыпаю…

Асель: Крыло удачи

Меня должны были забрать органы опеки и поместить в приемник для несовершеннолетних, пока за мной не приедут из Казахстана, но к счастью, меня сразу забрали к себе мамины друзья, и никто не стал меня искать. Я жила у Серёжи и Оли и продолжала ходить в школу. Можно даже сказать, что мне опять повезло. Это было время одухотворения и интенсивного каждодневного просвещения. Серёжа с Олей много со мной разговаривали, рассказывали, а я слушала. Им явно было чего рассказать, куда больше, чем мне. И польза была налицо. Тут вам и история, и политология, и социология, и философия, и психология, и литература, и человечность, всё в одном и едином. Как и в жизни. Но не как в школе. И всё понятно и интересно. Жизнь мне тогда, правда, не казалась такой понятной и интересной, как лекции Серёжи. У меня было такое ощущение, что я столько новых знаний и за целый год обучения в школе не получила.

Все относились ко мне с добротой. Но когда я оставалась одна, я ничего не могла с собой поделать. Я чувствовала внутри себя дыру, сквозь которую гулял холодный февральский ветер и завывал: «Нет больше с тобой мамы!». Я начала часто плакать. Я не хотела никуда выходить, и в школе тоже не хотела появляться. Мне начало казаться, что там всё фальшивое. Фальшивые отношения, фальшивая ситуация, экзамены, ЕГЭ, подготовка к выпускному. Всё ненастоящее. Сейчас уже воспоминания о том времени размылись, и деталей моего существования я уже не помню. Помню, что я всё-таки с горем пополам ходила в школу. От Серёжи с Олей я никогда не хотела уходить. Там я чувствовала их семейное тепло, которое я потеряла вместе с мамой. С мамой я могла общаться письмами! Это было огромным утешением. В первую очередь — для неё, но и не меньше — для меня. Она страдала взаперти, пытаясь приспособиться к немыслимо тяжёлым для неё условиям. А я страдала на свободе, ослеплённая своей грустью и не знавшая, что с собой делать.

Видимо, любое событие в моей жизни воспринимается мной как новый опыт. Эта привычка явно от мамы, её философское отношение к испытаниям сохранило нервы не только ей, но и мне. Но дыра внутри, конечно, просто так никуда не делась.

Это было удивительное сочетание радости и грусти. Я чувствовала, как мой мир постепенно рушится, почва уходит из-под ног. Мир как будто бы расширился до невозможных широт и стал серым и холодным, словно я оказалась в невесомости, а квартира наших друзей стала тёплой, мягкой и светлой большой подушкой, на которую я упала в этом разверзшемся обрыве. Она смягчила все острые углы этой ситуации так, что мне даже показалась странным и неестественным, что я в таком спокойном состоянии, а ситуация такая ужасная. Но как мне объяснила Оля, это только в сериалах люди бьются и бегают в истерике. А я спокойно переносила всё, улыбалась и шутила, а мир ломался. Серёжа с Олей всё разузнали и стали носить маме передачи. Они рассказывали, что прийти в место приёма и пройти эту процедуру проверки и сдачи вещей было целым психологическим испытанием. Будто бы в этой комнате передач собралась вся грусть, усталость и злость человечества. Там людей тоже ломали. Тех, кто оказался за решёткой, и тех, кто остался на воле и носил передачи. Они сказали, что мне совсем не обязательно получать этот опыт, поэтому