— У меня не очень большой опыт общения с парнями, — говорит Анна.

Дженни усмехается:

— Считай, что тебе повезло.

Апрель 1997

Возвращаясь на электричке в общежитие после встречи с доктором Льюин, Анна делает кое-какие записи в тетради относительно их разговора по искусству ислама. «Джаред, возможно, польщен, — пишет она. — Почему капризный жест? Почему не задумчивый?» Потом она вырвет из тетради этот листок с заметками и положит его в картонную папку, которая хранится в верхнем выдвижном ящичке ее рабочего стола. Анна надеется, что, когда там соберется достаточное количество таких листов, она сможет понять секрет счастья. Не совсем ясно, сколько на это уйдет времени, но Анна уже год каждую пятницу ездит к доктору Льюин после того, как закончилась весна ее первого года в университете. Доктор Льюин берет с Анны девяносто долларов в час; эта, на первый взгляд, огромная сумма на самом деле отражает скользящий график оплаты. Чтобы не просить на это деньги ни у матери, ни у отца (другими словами, чтобы не рассказывать им, что она ходит к психоаналитику), Анна устроилась на работу: она расставляет по полкам книги в ветеринарной библиотеке.

— Почему ты не расскажешь им? Ты боишься их реакции? — спросила однажды доктор Льюин. Анна ей ответила:

— Я просто не хочу разговаривать с родителями на эту тему. Не вижу в этом смысла.

Доктору Льюин далеко за тридцать. Она всегда аккуратна и подтянута. Анна подозревает, что она занимается бегом. У нее темные вьющиеся волосы, всегда коротко подстриженные, чистая кожа и внимательные голубые глаза. Она предпочитает носить белые или полосатые блузки на пуговицах и черные брюки. Их встречи проходят в Бруклине в обустроенном цокольном этаже ее большого дома с оштукатуренными стенами. Дипломы, которые висят на стене офиса доктора Льюин, свидетельствуют о том, что она с отличием окончила Веллесли колледж и продолжила обучение в медицинской школе при Университете Джонса Хопкинса[6]. У Анны есть подозрение, что доктор Льюин — еврейка, хотя фамилия Льюин, как ей кажется, не похожа на еврейскую фамилию. У доктора Льюин двое сыновей младшего школьного возраста, скорее всего приемных, потому что оба они — выходцы из Центральной или Южной Африки (на фотографии в рамке, которая стоит на рабочем столе доктора Льюин, видно, что у детей темно-коричневая кожа). О муже своего психоаналитика Анне ничего неизвестно. Иногда ей кажется, что он тоже психоаналитик и доктор Льюин познакомилась с ним в университете. Он, наверное, был восхищен ее умом и серьезностью. Но иногда (Анна отдает предпочтение именно этой версии) она представляет мужа доктора Льюин каким-нибудь плотником сексуального вида, немногословным парнем с рабочими инструментами на ремне, который тоже (только по-другому) восхищается умом и серьезностью доктора Льюин.

На сегодняшней встрече темой обсуждения стало то, как Анна на занятии по социологии дала пузырек сиропа от кашля парню по имени Джаред. Эти занятия посещает всего двенадцать студентов, и ведет их степенный бородатый профессор, который носит джинсы. Студенты всей группой рассаживаются за большим столом. Анна почти всегда сидит рядом с Джаредом, но они никогда не разговаривают, хотя время от времени определенная искра между ними пробегает. Анне кажется, что он обращает внимание на те же вещи, что и она; их оценки по поводу других студентов тоже в точности совпадают (кто-то нравится и ему, и ей, а кто-то их обоих раздражает). Джаред очень своеобразно одевается. Такую одежду мог бы носить либо панк, либо гей: большие красные, или темно-синие, или оливкового цвета джинсовые шорты, которые длиннее обычных шорт, свисают намного ниже колен; белые гетры, обтягивающие худые икры; замшевые спортивные туфли и нейлоновые куртки с застежкой-молнией спереди и вертикальными белыми полосками на рукавах. Если, выходя из аудитории, пристроиться следом за ним, можно заметить серебряную цепочку, которая протянута между передним и задним карманами и предположительно соединяет некий предмет (что именно, Анна еще не выяснила; может, бумажник?) с другим неизвестным предметом (который тоже является загадкой для Анны: ключи? карманные часы?). У него крашеные черные волосы, и Анна иногда видит, как он катается на скейтборде по территории университетского городка в компании других молодых людей, одевающихся примерно так же, или с девушкой, у которой через правую бровь продето кольцо.

Дать ему сироп от кашля Анна решилась после того, когда заметила (и это вполне разумное обоснование), что Джаред на нескольких последних занятиях часто кашлял. Однажды, сидя рядом с ним, Анна вдруг вспомнила, что у нее в шкафу стоит пузырек с сиропом от кашля, который остался еще с тех пор, когда она пила его, чтобы заснуть (она перестала это делать в прошлом году приблизительно в то время, когда подружилась с Дженни; тогда же она начала посещать психоаналитика). Горлышко пузырька было все еще запечатано прозрачной пленкой, сам сироп на вкус был вишневым. Перед следующим занятием, пряча коробку с лекарством в рюкзак, Анна заметила, что срок годности, указанный на упаковке, истек, но подумала: какая разница? Это же не молоко! Анна отдала сироп Джареду, когда они выходили из аудитории. Отстав на несколько шагов, она окликнула его: «Джаред!» (первый раз она назвала его по имени). Поначалу он слегка смутился, но потом, когда выяснилось, в чем дело, даже, как ей показалось, обрадовался. Он сказал «спасибо», развернулся и направился своей дорогой. Они не дошли вместе даже до двери. В следующий раз, когда они встретились на занятиях (это произошло сегодня), Джаред ничего ей не сказал. Вообще-то, они даже не взглянули друг на друга, что просто-таки возмутило Анну. Время шло, и в Анне закипала и уже начала бурлить обида. Ее охватило разочарование, сменившееся почти отвращением. Что же она за дура такая? Зачем ей понадобилось давать просроченный сироп от кашля этому панку, с которым она даже никогда не разговаривала? Может, она просто пыталась флиртовать? А если срок годности сиропа все-таки имеет значение, и, когда Джаред открыл пузырек (если он таки открыл его), внутри оказалась какая-нибудь заплесневелая гадость с вишневым запахом? Хотя, скорее всего, ничего он не открывал, а его кашель появился из-за какого-то нового клубного наркотика, о котором Анна ничего не знает.

Слушая все это, доктор Льюин, как всегда, сохраняла полное спокойствие: ее в меньшей степени интересовало, считает ли теперь Джаред Анну странной, чем ответ на вопросы: чем сама Анна объясняет свое желание дать ему сироп от кашля, почему Джаред мог бы воспринять этот сироп как нечто большее, нежели просто проявление вежливости, и какие еще — не имеющие отношения к сиропу — факторы могли заставить его избегать зрительного контакта с Анной на сегодняшнем занятии?

— Вы хотите, чтобы я перечислила причины? — спросила Анна.

Доктор Льюин спокойно кивнула. («О доктор Льюин, — думает иногда Анна, — надеюсь, вы действительно так спокойны и уравновешенны, какой кажетесь со стороны! Пусть в вашей жизни будут одни лишь радости и вас не коснутся огорчения и беды окружающих людей».)