Алик вышел на кухню и пришёл с кружкой чая.

— Не-а, брат, — запротестовал Череп. Я пас. Пить не буду. В прошлый раз, чуть язву не заработал, от твоего чая.

— Эх, была, не была. Давай мне, — сказал Волк, и потянулся за кружкой, не потому, что любил чай, скорее, для того, чтобы угодить Алику.

Разошлись поздно ночью, когда все детали предстоящего ограбления, сложились в мозаику. Алик и Феликс, поехали в парк, за мостом, чтобы проверить оружие, а Волк и Череп, зашли в бар, на углу Дмитровской, чтобы выпить и поговорить.

В баре стоял полумрак, и, усаживаясь за маленький, узкий столик, друзья заказали по бокалу пива, и закуску. Официант, завидя неприветливую ухмылку Черепа, быстро выполнил заказ, и не выпускал из вида подозрительных личностей. Наученный горьким опытом, от столь неприятной публики, не хотел из своего кармана платить за неоплаченный клиентами заказ. Боясь, что кинут и уйдут восвояси.

— Как тебе Алик? Как по мне, пижон чистой воды, с замашками фраера. Видал таких, и вертел на одном месте, — сказал Череп, потягивая холодное пиво.

— Не знаю, брат, не знаю. По мне, так вполне деловой, чувак.

— Всё надо выполнять, как он говорит. Не люблю. Звучит как приказ.

— Дело серьёзное, брат, и Алик хорошо всё продумал.

— Продумал, продумал, только мне кажется, что он хочет нас кинуть. Чуйка срабатывает.

Череп оскалился и закурил.

— Брось, я так не думаю. И зачем? Провернём это дельце, пойдём на новое, соберём деньжат, и тю-тю. Только нас и видели в Киеве.

— Не будь тю-тю, Вася. Куш сладкий, надо думать. Наливай.

Волк вытащил из пакета водку, быстро налил и чокнулся с Черепом.

— А мы вот как поступим, Волчара. Есть одна мысля.

И он притянул Волка к себе и на ухо, долго нашептывал, как следует сработать в банке.

Дверь открыла Елена Николаевна, в домашнем халате, и улыбнулась. Из кухни пахло чем-то жареным, и я почувствовал, что голоден. Причём весьма и весьма сильно.

— Здравствуй, Максим! Что-то случилось? Вид у тебя растерянный. Родители заболели?

— Всё в порядке, Елена Николаевна, я к вам, в гости, можно? Не прогоните?

— Конечно, конечно, проходи. Я тут пирожки затеяла с яблоками, угощу тебя. К нам редко гости приходят. Разве, что дети забегают, иногда. Антон Захарович болен, лежит, редко встаёт с кровати. Так мне одной приходится суетиться и по дому, и с работой. Дети уговаривают, чтобы бросила работу, но я не могу. Привыкла. На работе отвлекаюсь, от грустных мыслей, коллектив помогает.

В квартире запах лекарства щекотал нос, и я непроизвольно вздохнул. Сразу возникла ассоциация с аптекой и больницей. Неприятные мысли, о том, что должно случиться ночью, так и просились наружу. Захотелось открыто поговорить с соседями. Не таясь. Но заглядывая в добрые глаза хозяйки, передумал. Женщина в возрасте, и тут такое. Муж поздно вечером откроет газ… Взрыв. Нет, надо с глазу на глаз, с Антоном Захаровичем.

В прихожей я снял обувь, и последовал за хозяйкой на кухню. Честно говоря, не знал, как начать разговор, и объяснить, вещи, необъяснимые.

— Антоша утром уснул. Ночью сделала укол, обезболивающий. Ну, рассказывай, как работа?

— Я знаю про болезнь Антона Захаровича. Сами понимаете, Елена Николаевна, плохие новости расходятся быстрее, хороших.

— Ты прав. Антоша в последние дни совсем плох, мало ест, жалуется на боли в желудке. И больница не помогла. Он там две недели пролежал, а толку никакого. Заплатили уйму денег, выписали лекарства, и всё. Доктора привыкли деньги брать. Не то, что раньше. Хоть и беднее жили, зато люди другими были. Более совестливыми и порядочными.

Она показала рукой на полку заставленную лекарствами. Я покачал головой, и насупился. Елена Николаевна поставила полную тарелку с пирожками на стол, и налила чай.

— Может сметанки, Максим?

— Спасибо, Елена Николаевна, не откажусь.

Пирожки и впрямь были изумительными. Сочными, ароматными, с хрустящей корочкой. Я отвечал на незатейливые вопросы, Елены Николаевны, и соображал, как бы поговорить с хозяином. Половина тарелки незаметно опустела, и я уже с трудом, допивал чай.

— Наелся?

— Наелся, спасибо большое. Я в последний раз, так у мамы кушал.

— Наташа плохо готовит?

После паузы, вспоминая, что вчера творила Наташа, я с грустью ответил: Мы поссорились…

— Дело молодое, Максим. Я тоже с Антошей, не один раз ссорилась, и даже из дома уходила. Если любит, простит, и помиритесь. Иногда людям нужно побыть наедине с собой, проверить чувства. Это только на пользу, поверь мне, Максим.

Из соседней комнаты раздался вопль, прерывистый, жуткий.

— Лена, Леночка.

От неожиданности я вскочил со стула, и растерянно смотрел по сторонам. Сердце бешено колотилось в груди.

— Сиди, сиди, я сейчас. Проснулся, Антон Захарович.

Елена Николаевна вышла, и оставила меня наедине со своими мыслями. Тяжёлыми, и горестными.

— Можно мне его увидеть? — спросил я, когда Елена Николаевна вернулась.

— Сходи, он уже не спит, будет рад гостю.

Она сжала мне руку, и едва не заплакала.

На кровати, в полумраке, лежал бледный, худой, с чёрными кругами под глазами, Антон Захарович. В комнате трудно дышать, от задёрнутых штор, и наглухо закрытых окон. Глаза хозяина были едва прикрыты, дыхание прерывистое, с хрипом. Он услышал, как я взял стул, поставил, и уселся рядышком.

— Какие гости у нас! Рад тебя видеть Максим. Какими судьбами? Молодец, что к старикам заглянул.

— Антон Захарович, я бы хотел с вами поговорить.

Мой голос звучал отрывисто и глухо. Каждое слово давалось с трудом, как будто я, изучая иностранный язык, искал для перевода, подходящее слово, и если находил, то задумывался, оно это либо нет.

— Дело серьёзное? — спросил он, улыбнулся краешком губ и подмигнул.

— Серьёзнее и быть не может.

— Ты как-то взволнован, Максим. Что случилось?

— Антон Захарович, — говорил я шёпотом, поглядывая искоса на дверь. Не хотелось, чтобы Елена Николаевна стала случайным свидетелем нашего разговора.

— Не стоит делать то, что вы задумали.

— Я не понимаю тебя.

Антон Захарович напрягся, и слегка отстранился. Я заметил, как в его глазах промелькнул испуг. Он пошевелил ногами, под одеялом, и чуть приподнялся.

— Я не знаю, что говорят в таких случаях. Какие нужны слова.

— Прости меня конечно, Максим, но я…

— Перестаньте. Очень прошу.