Все началось прекрасно: выпивали, закусывали, говорили и смеялись. Виктор Львович сыпал анекдотами, иногда заставляя Гарика зажимать уши. Сергей Сергеевич Бобров рассказывал, как начинал работать в Средмаше и что в том здании на Новокузнецкой у них для каждого этажа полагался свой отдельный пропуск. Лидия Павловна и Евгения Леонидовна Фраерман бурно обсуждали Театр сатиры. Зоя рассмешила всех подробным рассказом о недавней поездке на картошку всем факультетом. Сергей Николаевич Семенов знал все о Второй мировой и проверял Гарика, кто, где и с кем воевал, а его жена Аглая Михайловна в десятый раз записывала на салфетке рецепт приготовления сациви, заставляя глуховатую бабушку Бобровых говорить громче обычного.

Перед пирогом Евгения Леонидовна сходила в туалет, вернулась, подошла к Лидии Павловне, склонилась и шепнула ей на ухо:

– Голубушка, в туалете нет туалетной бумаги.

– Это можно и не шептать, – улыбнулась Боброва.

– Как так? – удивленно выпрямилась Евгения Леонидовна.

– Да так. Могу всем объявить: у нас в туалете нет туалетной бумаги.

– Я уже заметил! – рассмеялся Сергей Николаевич.

– И я! – торжественно поднял вилку с насаженным белым грибом Фраерман.

– Да и я заметила. – Зоя жевала черемшу.

– И что же? – развела полными руками Евгения Леонидовна.

– Да ничего же! – улыбалась Боброва.

– Лидочка? Как – ничего же?

– Да так вот. Ничего.

– Ну, может быть… надо ее туда повесить? – Фраерман поправил роговые очки.

– У нас ее нет, – сообщила Боброва.

Семеновы молча переглянулись. Зоя тихо усмехнулась. Евгения Леонидовна опустилась на свое место:

– Лидочка, когда у меня кончается эта прекрасная вещь, я беру обыкновенные салфетки, разрезаю их пополам и кладу вместо туалетной бумаги.

Боброва отпила вина и стала накладывать себе свекольный салат:

– Женя, салфетками положено вытирать губы.

Все рассмеялись.

– Та-а-а-а-к! – изогнула черные густые брови Фраерман. – Может, тогда газетки подрезать? Вы что выписываете? “Вечерка” вполне пойдет!

– А газеты предназначены для чтения, – ответила Боброва.

– Для чтения! – добавил Бобров, разливая старку по мужским рюмкам. – А потом, свинец – не очень полезная вещь.

Все снова рассмеялись.

Евгения Леонидовна отсмеялась вместе со всеми, потом артистично положила щеку на ладонь упертой в стол руки и многозначительно произнесла:

– Это все правильно, дорогие мои Бобровы. У меня лишь вопрос. Вопросик.

Она вытянула свои полные напомаженные губы и произнесла полушепотом, сузив черные выразительные глаза:

– Чем попу-то подтирать?

Все, кроме Бобровых, захохотали. Когда хохот стих, Боброва ответила:

– Ничем.

– Ничем? Ничем, дорогая, подтереться невозможно.

– Ну тогда… подтирайтесь пальцем.

– Да, подтирайтесь пальцем, – закивал коротко подстриженный Бобров.

Все слегка усмехнулись, переглядываясь. Евгения Леонидовна серьезно посмотрела на Бобровых, пожевала губами и произнесла:

– Дорогие Бобровы, возможно, вы так и поступаете, подтираете попу пальцем. Имеете полное право! Но я, как и все цивилизованные люди, все-таки предпочитаю подтираться бумагой. Я храню чистоту не только попы, но и пальцев.

Боброва медленно ела салат:

– Женя, только не надо кичиться своей чистотой.

– Лидочка, я кичусь не чистотой, а чистоплотностью.

– И этим не надо кичиться.

– То есть вы приглашаете меня вступить в ваше общество подтирателей поп пальцем? Не вступлю!

Все, кроме Бобровых, рассмеялись.

– И напрасно, – с невозмутимым видом ела Боброва.

– У нас хорошее общество! – поднял рюмку со старкой Бобров. – Рекомендую!

– Не вступаю, не вступаю. – Фраерман положила себе селедки под шубой.

– Не вступа-а-а-аем! – пропел ее муж, разрезая ножом кусок ветчины.

– Ну и ду-ра-ки-и-и, – пропела Боброва.

– Сами ду-ра-ки-и-и-и! – пропела Евгения Леонидовна, поднимая бокал. – За наших любимых дурако-о-ов!

Все засмеялись, чокнулись и выпили. Стали молча закусывать. Доев салат, Боброва вдруг рассмеялась, словно вспомнив забытое, заглядывая в глаза гостей:

– Надо же! Кичиться чистотой собственной попы! Впервые с таким сталкиваюсь.

– Это… вообще… фантасмагория, – усмехаясь, качал головой Бобров.

Евгения Леонидовна бодро закусывала:

– Дорогие мои, это уже скучно. Подурачились, и хватит. Туалетной бумаги у вас нет, мы это поняли. И не надо! Каждому – свое. Смените тему, друзья!

– Есть масса тем поинтересней. – Фраерман тоже положил себе селедки под шубой.

– Тот, кто кичится чистотой своей попы, – продолжала Боброва, не слушая их, – тот лукавит.

– Сто процентов! – подтвердил Бобров.

– В чем же он лукавит? – поинтересовался Виктор Львович.

– Да в том, что у этого человека, как правило, и есть самая грязная попа, – произнесла Боброва с прокурорской интонацией и обвела всех взглядом своих небольших серо-зеленых глаз.

Евгения Леонидовна вытерла губы салфеткой, встала:

– Ну что ж, Лидочка, вы сами напросились.

Она шумно отодвинула в сторону свой стул, отвернулась, рывком подняла свою шерстяную клетчатую юбку, подбитую с изнанки зеленовато-серебристым шелком, спустила серые шерстяные трусы, спустила колготки. Под колготками были узкие черные кружевные трусики. Евгения Леонидовна решительно зацепила их большими пальцами рук, с треском спустила. Придерживая юбку, шагнула назад к столу и, водрузив свой широкий зад почти на самую тарелку, схватила собственные ягодицы руками, развела их, наклоняясь вперед:

– Любуйтесь!

Все уставились на ее зад. Он был большой, белый, с семью прыщами. Пальцы с накрашенными под кораллы ногтями и тремя золотыми кольцами разводили ягодицы, открывая анус, обрамленный редкими черными волосиками. В совершенно чистом анусе виднелся лиловатый геморроидальный узел.

Прошла минута полной тишины.

Евгения Леонидовна выпрямилась, подтянула трусики, помогая полными ногами, натянула колготки, шерстяные трусы, опустила и оправила юбку, повернулась, подвинула стул и села на свое место.

– Убедились? – произнесла она, откидываясь на спинку стула.

Щеки ее слегка раскраснелись.

Гости молча зашевелились. Мама Бобровой сидела, открыв рот.