Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нет-нет, до страданий не дойдет. За этим я прослежу.
— Он, вообще-то говоря, человек весьма разумный, помимо того что приличный в высшей степени.
— Да. Интересно, что при всем том до сих пор не женат.
— Не стоит искать в этом жгучую тайну.
— Как знать! Ты не допускаешь, что он гомосексуален — подсознательно, может быть? Никогда не слыхала, чтобы он состоял в близких отношениях с какой-нибудь женщиной.
— Это оттого, что он невозможно порядочный и скрытный.
— Что скрытный — это определенно! Представляешь, ни слова мне не сказал о том, что ему поручено вести это расследование.
— Он не на шутку озабочен в связи с этим расследованием.
— Тогда тем более обидно, что не сказал. Он, между прочим, считает, что про этого горемыку — как его… Радичи — нельзя рассказывать Вилли.
— И совершенно прав. Мне бы и в голову не пришло!
— Обо всем умеет подумать! Что Радичи и вправду был шпион — это, надо полагать, исключается?
— Полностью. Нет, я думаю, Джона коробит перспектива соваться в чью-то личную жизнь.
— Боюсь, что мне она показалась бы заманчивой!
— А его, вероятно, отпугивает. Он считает, есть риск, что вскроются некие… м-м отклонения.
— Сексуальные, ты хочешь сказать?
— Ну да. Он ведь неисправимый пуританин, сама знаешь.
— Знаю — и обожаю это в нем. Интересно, что он думает о том, чем мы занимаемся вдвоем с тобой?
— Он об этом вообще не думает.
— Октавиан, ну скоро ты? По-моему, теперь Дьюкейн мне расскажет — о женщинах, я имею в виду, о своем прошлом. Теперь — непременно расскажет!
— Ты что, спросишь его?
— Спрошу. Я не боюсь Дьюкейна.
— А я, иными словами, боюсь? Что ж, в известном смысле — возможно. Ни за что не хотел бы, чтобы такой человек был обо мне дурного мнения.
— Да, понимаю, — и я тоже. А тебя все же не смущает, что он держит у себя слугу?
— Да нет. Дьюкейн — не гомосексуалист.
— Октавиан, ты когда-нибудь видел этого слугу?
— Нет.
— Я и о слуге расспрошу Дьюкейна. Он не способен сказать неправду.
— Но способен испытать неловкость.
— Ну ладно, я, пожалуй, лично обследую этого слугу. Приеду, когда Дьюкейна не будет дома, и учиню инспецию.
— Кейт, неужели ты всерьез решила…
— Нет, конечно. Дьюкейн не из тех, кто создает сложные положения. Еще одно его чудесное свойство.
— Не создавать сложных положений? О каком мужчине скажешь такое?
— Никаких сложностей! Почему, в частности, и страданий не может быть.
— И у тебя не может. И у меня.
— Октавиан, миленький, до чего мне нравится, что мы можем обо всем говорить друг с другом!
— Мне тоже нравится.
— Есть Бог на свете, все в мире хорошо. Ложись поскорей, пожалуйста.
— Уже иду.
— Милый мой, какой ты кругленький…
— Ты готова, дорогая?
— Да, готова. Слушай, а знаешь, что Барби привезла тебе в подарок на день рождения — нипочем не угадаешь?
— Что же?
— Ходики с кукушкой!
Напротив Дьюкейна, по ту сторону письменного стола, сидел министерский курьер Питер Макрейт.
— Я располагаю информацией, — вкрадчиво начал Дьюкейн, — которая позволяет заключить, что за недавней продажей средствам печати материала, порочащего мистера Радичи, стоите вы, мистер Макрейт.
Он замолчал, выжидая. В комнате было жарко. Снаружи монотонно рокотал Лондон. В воздухе, то и дело садясь на руку Дьюкейна, неслышно кружила быстрая мушка.
Белесо-голубые глаза Макрейта глядели на Дьюкейна в упор. Наконец он отвел их — вернее, повел ими по кругу, словно бы выполняя вращательное упражнение. Моргнул разок-другой. И с доверительной полуулыбкой снова уставился на Дьюкейна.
— Ну что же, сэр, видимо, рано или поздно это должно было выплыть наружу, — произнес он.
Дьюкейна раздражал тонкий голос Макрейта с шотландским, не поддающимся более точному географическому определению выговором, раздражала расцветка этого субъекта. Никто не вправе был уродиться на свет таким рыжим и белокожим, с глазами такой водянистой голубизны и в довершение всего — с таким карамельно пунцовым ртом. Макрейт был воплощением дурного вкуса.
— Так вот, мне понадобятся кой-какие сведения от вас, мистер Макрейт, — сказал Дьюкейн, деловито перебирая бумаги на столе и смахивая прочь неотвязную муху. — Прежде всего я желаю точно знать содержание этого проданного вами материала, а потом задам вам ряд вопросов о данных, на которых он основан.
— Выпрут меня отсюда? — спросил Макрейт.
Дьюкейн замялся. Честно говоря, увольнение Макрейта было неотвратимо. В настоящий момент, однако, от Макрейта требовалось содействие, и Дьюкейн отвечал:
— Такие вопросы — вне моего ведения, мистер Макрейт. Вас непременно известят надлежащим образом, если отпадет надобность в ваших услугах.
Макрейт положил на стол бледные руки, опушенные рыжеватыми длинными волосками, и подался вперед.
— Спорим, что выпрут, — сказал он задушевно. — А то вы не знаете!
Теперь Дьюкейн различил в его речи оттенок кокни.
— Нам потребуется, мистер Макрейт, экземпляр этого материала. Как скоро вы можете его предоставить?
Макрейт выпрямился. С некоторым усилием обескураженно поднял бровь. Брови его, чуть тронутые рыжиной, были почти неразличимы на лице.
— У меня нету экземпляра.
— Полно, полно, — сказал Дьюкейн.
— Клянусь вам, нету, сэр. Понимаете, я его не писал. Я не больно горазд писать. А с этими ребятами, газетчиками, — знаете как. Я только говорил — они записывали, потом зачитали мне, что получилось, и я подписался. А сам ничего не писал.
Очень похоже на правду, подумал Дьюкейн.
— И сколько вам заплатили?
Бледная физиономия Макрейта захлопнулась, как створки раковины.
— Денежная сторона, сэр, — это личное дело каждого, если можно так выра…
— Я бы на вашем месте сменил тон, Макрейт, — сказал Дьюкейн. — Вы поступили крайне безответственно, и вас могут ждать серьезные неприятности. Зачем вы продали этот материал?
— Видите, сэр, такой человек, как вы, сэр, просто не знает, каково это — жить в нужде. Ради денег продал, сэр, отпираться не стану. Соблюдал свой интерес, как по-своему соблюдаете даже вы, сэр, осмелюсь сказать.