Разве он не сообразил, что должен удалиться, оставив ее наедине с Найтли?

Оуэнс последовал за ней в комнату авторов и закрыл дверь, надежно отделив их от остального мира.

— Что вы делаете? — прошипела она, потянувшись к дверной ручке.

Но Оуэнс загородил дорогу. Аннабел впервые заметила, что он довольно высок и широкоплеч. Судя по тем авантюрам, в которые Оуэнс бросался очертя голову, он еще и силен.

Их взгляды скрестились. Темно-карие глаза. Длинные ресницы. Почему она не замечала всего этого до сих пор?

Голова Аннабел закружилась. Этого она не планировала. Что, спрашивается, происходит?

— Это одна из ваших интриг? — с улыбкой спросил Оуэнс.

Сбежать и не ответить? Невозможно…

Он прислонился к двери. Господи, спаси ее от людей, которые умеют так небрежно прислоняться к двери.

— О чем вы? — спросила она с невинным видом. Ей не хотелось отвечать на вопрос. И она не совсем понимала, что задумал Оуэнс.

— О, бросьте, Аннабел, мы не так тупы, как он, — усмехнулся Оуэнс.

— И что? — спросила она с легким раздражением. — Если все так, вы стоите на пути моей… истории. Моей газетной колонки.

Ей хотелось сказать «истинной любви». Однако вместо этого она впервые в жизни пробормотала три слова:

— Как вы смеете?

— Хороший трюк, Аннабел, — рассмеялся Оуэнс, — оставить шаль, чтобы потом за ней вернуться. Классический. Но как вы напишете об этом, без того, чтобы он все понял? Не настолько он глуп.

Хороший вопрос. Тот, на который у нее не было ответа. Особенно еще и потому, что Оуэнс прав. Она не может написать об этом, не выдав себя.

И снова Аннабел поняла, что не просчитала всего. Во всем виновата вынужденная спешка. И тот печальный факт, что если бы она хорошенько все обдумала, никогда не решилась бы на такое.

— Я что-нибудь придумаю, — ответила она. Комната неожиданно показалась ей слишком тесной. И душной.

Оуэнс продолжал всматриваться в нее темными, бархатисто-карими глазами.

Ответ его был совершенно неожиданным.

— Я вас одобряю, — откровенно заявил он.

— Простите… — потрясенно пролепетала Аннабел. Оуэнс нарушал все ее планы, пока стоял, загораживая дверь высоким, сильным телом и удерживая ее в этой комнате. Они вдвоем и никого больше.

— Послушайте, Аннабел, вот вам бесплатный совет. Мужчины живут соперничеством. Погоней. Состязанием. Испытаниями. И ради своей колонки вам необходимо пробудить в нем подозрения. Если он поймет, что Болваном прозвали именно его, это слишком легко. Но если он вообразит, что Болван — это я…

Оуэнс замолчал.

Аннабел смотрела на него, пытаясь осознать сказанное.

Если удастся вселить в Найтли сомнения, значит, у нее появится возможность писать свободно, без опасения выдать себя. И она сумеет написать занимательную колонку, что еще увеличит продажи. А если что и способно привлечь Найтли, так это увеличение продаж.

В некоторых письмах предлагалось поощрять соперника и соперничество, но она посчитала это невозможным. Кто будет играть роль этого соперника?!

Оуэнс, вот кто. Оуэнс, который, как она заметила, молод и красив.

— Понимаю, — кивнула Аннабел. — Но почему вы хотите мне помочь?

— Чем скорее он женится и поймет, что жизнь может проходить не только в кабинете издателя, тем скорее я получу повышение, — пояснил Оуэнс, словно факт был очевиден. — Не у него одного в этом издательстве есть амбиции.

— Но как это сработает? — спросила она.

— Уже работает, — заверил он. — Можете написать об этом, и пусть гадает, кого вы ловите: его или меня. Это сделает вас намного интереснее.

— Хотите сказать, что я серая, незаметная мышка? — обиделась Аннабел.

— Теперь уже нет, — ухмыльнулся Оуэнс. — Теперь уже нет.

— Не пойму, как к этому отнестись, — нахмурилась Аннабел.

— Я всего лишь хочу помочь. И сделайте что-нибудь с волосами, — посоветовал он.

— О чем вы? — рассердилась она, но рука невольно потянулась к тугому, нашпигованному шпильками и перетянутому лентами узлу.

— Позвольте мне, — тихо предложил Оуэнс и ловко вынул пару шпилек, освободив волнистые пряди, мягко обрамившие щеки. Аннабел наблюдала за ним и заметила в его лице нечто вроде восхищения.

— Гораздо лучше, — пробормотал он. Ее губы приоткрылись, но с них не сорвалось ни звука. Происходило нечто… гораздо большее, чем избавление от шпилек.

Аннабел, к которой вернулась застенчивость, поспешно отступила.

И тут же наткнулась на стул.

И стала падать, а Оуэнс поспешно ее поймал.

Найтли выбрал именно этот момент, чтобы открыть дверь, и обнаружил Аннабел в объятиях другого мужчины. Волосы девушки были растрепаны, губы приоткрыты.

Для Найтли это означало только одно: между ней и Оуэнсом что-то происходит.

— Что-то случилось? — поинтересовался Найтли.

— Я забыла шаль, — выпалила Аннабел, что, в сущности, ничего не объясняло.

Оуэнс разжал объятия и отступил.

— Я помог мисс Свифт, — вкрадчиво вторил он.

И при этом почти не солгал. Но коварно позволил словам повиснуть в воздухе, дав Найтли возможность делать всяческие предположения. Аннабел наблюдала, как Найтли буквально впитывает открывшуюся его взору сцену. Отметила его прищуренные глаза и сжатые челюсти. Неужели Оуэнс прав? Неужели для осуществления ее планов необходим соперник?

— Я как раз уходил, чтобы заняться тем делом, которое мы обсуждали, — объяснил Оуэнс, нежно касаясь локтя Аннабел, прежде чем покинуть комнату и оставить девушку наедине с Найтли.

Найтли прислонился к двери.

Аннабел сдержала вздох.

Она обожала, когда он прислонялся к двери…

— Должно быть, очень дорогая шаль, — заметил Найтли.

— Моя лучшая, — пояснила она, закутываясь в голубой кашемир, хотя ей было ничуть не холодно. Скорее, наоборот.

— Вам она потребовалась для какого-то особенного события? — вежливо спросил он. Слишком вежливо. Словно подозревал, что она по самое горло увязла в очередной интриге.

Но Аннабел сказала себе, что ее воображение чересчур разыгралось.

— Для похода в церковь, конечно, — пояснила она, но не остановилась, как следовало бы. Сдали нервы. — Служба завтра, а до следующего совещания еще неделя, и я не могла оставить шаль здесь. Нужно накинуть лучшую шаль, прежде чем идти в церковь. Она единственная, которая подходит к моему голубому платью, а его нужно непременно надеть на службу. А вы ходите в церковь?