— Значит… Значит, не будешь ей звонить? И встречаться с ней — не будешь?

А зачем? Чтобы этот ее муж-баскетболист мне фасад расквасил? Или чтоб ее любовница мне его когтями своими расцарапала? Малоприятная перспектива, знаешь ли… К тому же, в любом случае, еще и ребенок. Это что ж мне, по-твоему, придется ее отвоевывать — сперва у мужа, потом у этой… мулатки, а потом… ребенок еще останется… В жизни не мечтал чужих детей воспитывать. А своих… Своих мне, как ты знаешь, Бог не дал.

— Может, даст еще.

— Слушай, а давай ты заткнешься, а?

— Дело твое. Не хочешь — я навязывать не стану.

— Не хочу.

— Значит, не будешь номер ее телефона записывать?

— Не буду.

— Упрямый ты.

— Упрямый.

— Ну смотри, дело твое. Если передумаешь — звони, я тебе номер продиктую. Или можно… На работу к ней… Ну, знаешь, как бы случайно. Она здесь недалеко, в детско-юношеской спортивной школе…

— В детско-юношеской спортивной школе?

— Ну да… И чего ты щеришься, не пойму? Тренером работает.

— По плаванию?

— Нет, по спортивной гимнастике. Здесь, на Чернышевской. Во Дворце спорта.

— Ну, ты все сказал?

— Все.

— Вот и замечательно. Вот и прекрасно. А теперь давай о чем-нибудь… О чем-нибудь более приятном поговорим.

— Это о чем же?

— Да хоть о пародонтозе.

— Мало приятного, скажу я тебе, в пародонтозе.

— Да? Ну вот и скажи, скажи… А я послушаю.

— Послушаешь? Ну, слушай…

В тот вечер Юрка ушел от него в половине одиннадцатого. Иван закрыл за ним дверь и впервые в жизни облегченно подумал: «Ну наконец-то!» Раньше он никогда не испытывал такого облегчения при расставании с другом.

Впрочем, и Юрка раньше тоже никогда не позволял себе два с лишним часа без перерыва рассуждать о зубных болезнях…

Вот гад-то какой, подумал Иван с усмешкой. Теперь ведь всю ночь зубы будут сниться. А зубы, говорят, снятся не к добру.

Может быть, когда-нибудь я смогу рассказать тебе это. Но не сейчас, только не сейчас, сейчас мне даже страшно думать об этом. Пройдет осень, за ней зима, потом снова весна — все просто, все как обычно. День за днем я буду смотреть на тебя и думать о том, как сильно я люблю тебя. Буду думать о том, что эта любовь — самое большое, самое настоящее счастье, которое только можно испытать в жизни.

Раньше я многого боялась. Я боялась, например, состариться. Боялась умереть. Боялась заболеть ангиной, потому что после ангины могут возникнуть осложнения на сердце. Боялась выходить из дому, когда темно, потому что в подъезде у нас часто шастали какие-то подозрительные личности. Глупая, правда?

Сейчас даже смешно об этом думать. Потому что я больше не верю ни в старость, ни в смерть, ни в ангину… Сейчас я боюсь только одного — потерять тебя.

Потерять тебя — это хуже, чем старость и смерть. Наверное, если бы у меня был выбор, я предпочла бы сто раз состариться и сто раз умереть — только бы ты осталась со мной. Только бы ты была рядом. Видеть тебя. Слышать твой голос. Прикасаться к тебе, целовать твои волосы, вдыхать их запах и, обнимая, чувствовать, как бьется совсем рядом твое сердце.

Я ужасно боюсь потерять тебя. Иногда я просыпаюсь ночами в холодном поту, с криком, застывшим на губах, — мне снится, что я тебя потеряла. Что ты больше не со мной. Я задыхаюсь от страха, я успеваю несколько раз умереть от этого страха и рождаюсь заново только в тот момент, когда вижу тебя. Ты рядом, все как обычно, не изменилось ничего — изменилась только я, потому что стала любить тебя еще сильнее. Оказывается, это возможно. Раньше, в той, прошлой своей жизни, когда тебя еще не было со мной, когда мы ничего друг про друга не знали и я боялась старости и ангины, я даже не могла себе представить, что можно любить так сильно. Я знаю — никто и никогда не любил так сильно, как я люблю тебя.

Я люблю тебя — и это самое главное. Это значит, что я никогда не состарюсь, не заболею ангиной и не умру. Я просто не могу позволить себе этих маленьких человеческих слабостей, потому что во мне живет любовь, и эта любовь, я знаю, сделает меня бессмертной. Я буду любить тебя до тех пор, пока ты будешь нуждаться в моей любви, я проживу на свете тысячи долгих лет, побив все рекорды — моя жизнь измеряется не годами, а моей любовью. Ничто не сможет помешать мне оставаться рядом с тобой до тех пор, пока ты тоже любишь меня.

Ты ведь тоже меня любишь. Я знаю, ты сто раз говорила мне об этом, ты даже удивляешься иногда, почему я так часто прошу тебя повторить эти три слова, ты часто смеешься надо мной и иногда даже дразнишь меня. Я прощаю тебе это, потому что ты не знаешь…

Ты многого не знаешь… Вот в чем причина, вот где источник моего страха. В твоем опасном незнании. Вот что заставляет меня просыпаться по ночам в холодном поту, вот что заставляет иногда целовать тебя до исступления и прижимать тебя к себе так сильно, словно в последний раз…

Ты никогда не спрашивала меня о моей прошлой жизни. О той жизни, которая была до тебя и в которой я боялась старости и смерти. В той прошлой жизни я еще не знала тебя, не знала, что ты живешь где-то совсем рядом, и понятия не имела о том, что когда-нибудь мы встретимся и будем любить друг друга. Если бы тогда, в той, прошлой жизни, кто-нибудь сказал мне об этом, я бы рассмеялась в лицо. Я бы сказала, что никогда не смогу полюбить тебя. Я бы ответила, что такого просто не бывает. Что такая любовь противоестественна. Что она нарушает законы природы. Я бы не поверила. Нет, ни за что не поверила бы…

Тогда, до встречи с тобой, я любила мужчину. Мне казалось естественным — любить мужчину, быть рядом с мужчиной. Он был красив, как греческий бог, им можно было любоваться, как любуются картиной. Он был фантастически нежен. Он целовал пальцы моих ног в первый вечер нашего знакомства — тогда он еще ни разу не касался моих губ, и это было так необычно. Мы познакомились на пляже, я поранила ногу осколком стекла. Он поднял меня на руки, отнес к воде и промыл рану. Потом стал дуть на палец, а потом прикоснулся к нему губами.

Я рассматривала его, пользуясь тем, что он полностью сосредоточил взгляд на моих пальцах. У него были светлые, выгоревшие на солнце волосы. Я видела перед глазами только его макушку и уже тогда, в первые секунды нашей встречи, чувствовала, что схожу с ума от желания прикоснуться к ней, к этой выгоревшей макушке, губами. Точно так же, как он только что прикоснулся губами к пальцам моих ног.

Потом он поднял на меня глаза. Глаза были карие.

С тех пор мы не расставались. Я стала жить у него — по утрам он приносил мне кофе в постель, потом нес меня на руках в ванную, купал, как ребенка. Готовил на кухне завтрак — смешной, в спортивном трико и в фартуке, с гривой взъерошенных волос, с выражением полнейшей сосредоточенности на лице, он смешивал в миске творог и яйца и жарил для меня сырники, потому что больше всего на свете я любила сырники… Он уходил на работу — я провожала его, закрывала за ним дверь, долго слушала затихающий шум его шагов по лестнице, долго стояла у окна и махала вслед. Он скрывался за поворотом — вскоре я уже мчалась к телефону, снимала лихорадочно трубку, чтобы услышать: «Я люблю тебя, Кошка… Я ужасно соскучился, знаешь…» Он называл меня Кошкой. Он звонил мне с работы каждый час и каждый час говорил одно и то же. Я ждала каждого его звонка, а в промежутках между звонками боялась старости и смерти — всего того, что может разлучить нас. Я готовила для него ужин, листая страницы кулинарных книг и строго соблюдая рецептуру. Если рецептура была дана в граммах, я взвешивала продукты на электронных весах. Если нужно было взвесить яйца, сперва я взвешивала пустой стакан, потом разбивала в стакан яйца… Я была безмерно счастлива и ни разу не приготовила ничего нормального, потому что его звонки заставляли меня забывать о том, что на плите у меня что-то варится или жарится. Я мчалась к телефону, чтобы услышать его, а потом долго сидела, накручивая на палец телефонный шнур, и умирала от счастья, и снова боялась старости и смерти… До тех пор, пока с кухни не начинал валить дым, он-то и заставлял меня спуститься с небес на землю. Я ужасно расстраивалась, со слезами на глазах терла порошком испорченную кастрюлю, потом начинала смеяться — просто так, от счастья, и снова бежала к телефону… Вечером он приходил домой, сгребал меня в охапку и осыпал поцелуями. Я уже не думала об ужине — через пару часов, обессилевшие от любви, мы плелись в какой-нибудь расположенный неподалеку ресторан, выпивали по бокалу вина, съедали по две порции какого-нибудь мясного блюда. Все это — с до неприличия здоровым аппетитом и со смехом влюбленных идиотов…