— Их кормили?

— Привозил Егор Дыдин еду.

— Надеюсь, вы не всю ее сожрали?

— Как можно, господин начальник полиции. Дали и евреям.

— Судя по твоей сытой роже, им достались крохи.

— Пусть благодарят, что хоть так. Но если прикажете, в следующий раз отдадим все.

— Надеюсь, следующего раза не будет. Где Волков?

— В доме.

— Хорошо. Посмотри за машиной. А лучше загони ее куда-нибудь на пустое подворье. Есть тут такие?

— Есть не одно, только я не умею водить, господин начальник полиции.

— Чего ж не научился?

— Так ведь при Советах мне автомобилем не разжиться было, а при новой власти успею еще выучиться. Но Волков же работал шофером.

— Я пришлю его. Пусть он отгонит и находится при автомобиле, не забывает контролировать улицу и заселенные дома. Где свет загорится, сразу же туда, гасить его вместе с нарушителями режима.

— Слушаюсь, господин начальник полиции!

Гауптштурмфюрер и Калач прошли в дом.

В комнате за столом сидел полицейский Волков.

Завидев начальство, он встал и хотел было начать доклад, но Бонке не позволил ему это сделать.

— Меньше слов! Слушай своего начальника.

Вскоре Волков ушел к Вороне. Послышался скрежет стартера и звук заработавшего двигателя.

Калач толкнул ногой дверь соседней комнаты. Это была спальня бывших хозяев, достаточно большая, чтобы в ней поместились пять человек. Евреи сидели на двух кроватях. На одной муж с женой, на второй дети.

Калач усмехнулся.

— А вот и мы. Один вопрос, Годман.

— Да, господин Калач.

— В доме есть пустые комнаты. Почему вы все тут?

— Так распорядился начальник нашей охраны.

— Вот как. Ну что ж, может, и правильно распорядился. Годман — в соседнюю комнату, остальным сидеть здесь.

Бонке сел за стол, для чего-то расстегнул кобуру.

Калач подошел вплотную к Годману.

— Я хочу знать, еврей, где в городе ты оставил свое золото и другие ценности, которые не смог взять с собой? Ответишь правдиво — мы завтра же отправим тебя и семью в городское гетто. Попытаешься обмануть — очень пожалеешь. Ну?.. У нас с господином гауптштурмфюрером не так много времени, да и других дел полно. Говори!

Годман скрестил руки на груди:

— Господа, всем святым клянусь, что я отдал вам это все, что у меня было. В городе я ничего не оставлял. Зачем, если не смог бы никогда вернуться?

Калач, не раздумывая, ударил еврея в солнечное сплетение. Годман согнулся пополам, широко раскрыл рот.

Калач нагнулся к нему.

— Дыши глубже, еврей, на пятках попрыгай, полегчает.

— За что?

— За что, спрашиваешь? За неправильный ответ.

— Но я сказал правду.

Удар в переносицу отбросил еврея к стене. Из носа Годмана пошла кровь. Он вытирал ее, но не мог остановить.

Гауптштурмфюрер поморщился.

— Мирон, неужели нельзя обойтись без этого?

— Но вы же видите, господин Бонке, что этот еврей не желает говорить правду.

— Толку от того, что ты изуродуешь его. Нет, я, конечно, не имею ничего против, но время, Мирон!

Калач усмехнулся.

— Я понял вас, господин Бонке. Обойдемся без большой крови. — Он рванул дверь спальни и крикнул: — Дочь Соня, на выход.

Сара Абрамовна вскочила.

— Не пущу! Что вы хотите?

Калач взревел:

— Я сказал, девка в комнату! — Калач достал пистолет. — Или ты хочешь, чтобы я перестрелял детей на твоих глазах?

Калач подошел к кровати, где сидели дети, схватил за руку старшую дочь, рванул на себя, втащил ее в комнату, закрыл дверь спальни на ключ.

Годман побледнел.

— Что вы собираетесь делать?

Калач усмехнулся.

— А ты не догадываешься, Годман? Сейчас сам все увидишь.

Калач схватил девочку и хотел сорвать с нее платье.

— Не делайте этого, — взмолился Годман.

— Говори правду.

— Я все скажу, отпусти ее, Калач.

— Вот как? В тебе проснулось что-то отцовское. Говори — мы послушаем. Если скажешь правду, отпущу твою девчонку.

Годман вытер кровь, вздохнул и проговорил:

— Да, я не смог взять с собой все, что у меня было. Из-за обычной случайности. Человека, которому доверился, банально не было дома, когда я должен был выехать.

— Кто он?

— Вы должны его помнить. Это Лев Борисович Муклер.

— Муклер? — воскликнул Калач. — Опять хочешь обмануть? Он и его семья были расстреляны сразу по приходе в район освободительной армии Германии.

— Не сразу, на следующей неделе. До расстрела я передал ему чемодан. Там то же самое, что и в саквояже, но в меньшем количестве.

— И как найти теперь этот чемодан, если Муклер с семьей расстреляны? Я понял! Ты хочешь запутать нас. Мол, золотишко было, но осталось у еврея, которого расстреляли. Идите, ищите. Так, скотина? — взревел Калач.

— Нет, искать ничего не потребуется. Муклер знал, что из города ему не уйти. Жена третий год на коляске. У него был постоянный поставщик краденых вещей, некто Василий Герасимов, который избежал мобилизации и скрылся не без помощи Льва. Муклер надеялся на его связи в уголовном мире, дабы выжить.

— Напрасно.

— К сожалению, да.

— Ты хочешь сказать, что Муклер доверил твой чемодан вору?

— Герасимов не вор, он скупал краденое и сдавал его в ломбард Муклера.

Гауптштурмфюрер затушил окурок о стол, повернулся к еврею.

— Ты о чемодане говори, Годман.

— Мы договорились, что если над семьей Муклера нависнет опасность, то он передаст чемодан Герасимову.

— Но сделал ли так Муклер? — спросил Калач.

— Это можно выяснить у Герасимова. Он устроился на работу в районную управу, кем-то по хозяйственной части.

— Где живет?

— Минуту, дайте вспомнить. Улица Ворошилова, дом четыре дробь один, квартира… не помню. Первый подъезд, второй этаж налево.

— Достаточно, — сказал Калач. — Я знаю этот дом. Он недалеко от железнодорожной станции, входы в подъезды со двора, на площадке по две двери. Значит, у Герасимова квартира номер три. Найдем.