– Обещаю, – сказал я. – Больше не буду.

Худо-бедно я пережил первый семестр в Сент-Питерсе, и ближе к концу декабря на колёсном пароходике приехала мама, чтобы забрать меня и мой сундук домой на рождественские каникулы.

О, чудо и блаженство – снова быть с семьёй после стольких недель суровой дисциплины! Если вас не отправляли в пансион, когда вы были совсем маленьким, вы ни за что не сможете оценить, какое это счастье – жить дома. Возвращаться домой до того приятно, что ради этого, может быть, даже стоит уезжать. Мне просто не верилось, что не обязательно умываться по утрам холодной водой, соблюдать тишину в коридорах, говорить «сэр» каждому встреченному взрослому, пользоваться горшком в спальне, получать удары мокрым полотенцем по голому телу в раздевалке, есть на завтрак овсянку, полную круглых серых комочков, похожих на овечьи катышки, и жить с утра до вечера в постоянном страхе перед длинной жёлтой тростью, лежавшей на угловом шкафу в кабинете директора.

Погода в те рождественские каникулы была невероятно тёплой, и одним чудесным утром всё наше семейство вышло из дому, готовое к первой в жизни поездке на нашем первом в жизни автомобиле. Это была огромная длинная чёрная французская машина марки «Де Дион-Бутон» со складным брезентовым верхом. Предполагалось, что водить её будет моя старушка-сестра, на двенадцать лет старше меня (на тот момент ей был двадцать один год), та самая, которой недавно вырезали аппендикс.

Она получила целых два получасовых урока вождения у человека, который доставил машину; в том благословенном 1925 году это считалось вполне достаточным. Никаких экзаменов не требовалось. Ты сам судил о собственных умениях и, как только чувствовал, что готов водить, – садился за руль и ехал с ветерком.

Мы все забрались в машину. Восторгу нашему не было предела.

– А мы быстро поедем? – кричали мы наперебой. – Она осилит пятьдесят миль в час?

– Осилит и шестьдесят! – отвечала старушка-сестра так уверенно и дерзко, что мы должны были бы испугаться до смерти, но не испугались.

– Хотим, хотим шестьдесят! – кричали мы. – Обещаешь нам шестьдесят миль?

– И даже больше! – объявила сестра, натягивая шофёрские перчатки и обматывая голову шарфом по тогдашней автомобильной моде.

Погода была тёплой, брезентовая крыша была откинута, так что получился великолепный фаэтон с открытым верхом. Впереди сидело трое: сестра-шофёр, брат по отцу (ему было восемнадцать) и ещё одна сестра (двенадцать). На заднем сиденье – четверо: мама (сорок), две младшие сестры (восемь и пять) и я (девять). У нашей машины была одна черта, каких, подозреваю, вы не найдёте у современных автомобилей. Это было второе ветровое стекло, перед задним сиденьем, – чтобы защитить от ветра лица задних пассажиров, когда крыша сложена. У стекла была длинная центральная секция и две маленькие боковые, которые можно было поворачивать туда-сюда, регулируя воздушный поток.

Мы все трепетали от страха и радости, когда сестра отпустила сцепление и большая длинная чёрная машина подалась вперёд.

– Ты точно умеешь водить? – вопили мы. – Ты знаешь, где тормоз?

– Тихо вы! – прикрикнула сестра-старушка. – Мне надо сосредоточиться!

По подъездной дорожке мы выехали на улицу нашего Лландаффа. К счастью, в те времена на улицах было очень мало машин. Порой попадался грузовичок или продуктовый фургон, изредка – частный автомобиль, но врезаться во что-то было крайне маловероятно, если только не съедешь случайно с дороги.

Наш шикарный чёрный кабриолет медленно полз по деревне, а водительница сжимала резиновую грушу клаксона всякий раз, когда мы кого-то встречали, будь то мальчишка-посыльный из мясной лавки на своём велосипеде или просто пешеход, прогуливающийся по тротуару. Вскоре деревня кончилась. Вокруг были только зелёные поля, высокие живые изгороди и никого в поле зрения.

– А вы небось не верили, что я смогу? – победно выкрикнула старушка-сестра, оборачиваясь к нам с широкой ухмылкой.

– Смотри на дорогу! – нервно сказала мама.

– Быстрей! – кричали мы. – Давай! Прибавь газу! Жми! Пятнадцать миль в час, что это за скорость?!

Не выдержав наших криков и колкостей, старушка-сестрица прибавила скорость. Мотор взревел, машина завибрировала. Сестра вцепилась в руль, как в волосы утопающего, и все мы заворожённо следили, как стрелка спидометра доползает до двадцати, потом до двадцати пяти, потом до тридцати. Когда мы ехали уже, наверное, на скорости тридцать пять миль в час, дорога внезапно сделала крутой поворот. Старушка-сестра никогда раньше не попадала в такое положение. Заорав «помогите», она ударила по тормозам и бешено крутанула руль. Задние колёса, зажатые тормозами, занесло резко вбок, и мы с чудным хрустом брызговиков и металла врезались в живую изгородь. Передние пассажиры вылетели через переднее ветровое стекло, задние – через заднее. Сами стёкла (никакого небьющегося «триплекса» тогда ещё не было) разлетелись во все стороны, и мы с ними вместе. Мой брат и одна сестра упали на капот, кто-то катапультировался на дорогу, и как минимум одна из младших сестёр приземлилась прямо в живую изгородь из боярышника. Но каким-то чудом никто сильно не поранился – никто, кроме меня. Когда я вылетел через заднее стекло, нос мой почти отрезало, и теперь он болтался на тоненькой полоске кожи. Мама выбралась из кучи малы, выхватила из сумочки носовой платок, прихлопнула болтающийся нос обратно на место и крепко прижала.

Поблизости не было видно ни одной живой души и ни одного дома, не говоря уж – телефона. Кругом было тихо, не считая птички, которая щебетала где-то высоко на дереве.

Мама склонилась надо мной на заднем сиденье и сказала:

– Откинься назад и держи голову прямо. – А сестру-старушку она спросила: – Ты можешь сделать так, чтобы эта штуковина снова завелась?

Сестра нажала на стартёр и, к всеобщему изумлению, двигатель завёлся.