Я закрою глаза только на минутку, — пообещала себе я.

Они приезжают вдвоём.

Если бы я не знала, я бы приняла их за кошек: такие же точёные, ленивые движения, пропитанные вальяжной грацией. Одна уже почти седая, жёлтоглазая, одета богато; вторая — лет на пять меня старше, в штанах и с пистолетом.

Обе обвешаны артефактами так, что озоновый запах лезет в нос. У обеих на груди, под воротником, крупные кованые знаки с волчьей головой.

Папа склоняет перед ними голову, а мама суетится, и от этого проливает чай мимо чашки.

Гостьи смотрят снисходительно. Я стою в центре комнаты и не знаю, куда от них скрыться.

— Принято думать, — говорит мне старшая певуче, когда дежурные приветствия произнесены, и родители оставляют меня с ними наедине, — что ласка — милая, симпатичная зверушка, нечто вроде котёнка. Но знаешь ли ты, что ласка способна задушить гуся и отбиться от коршуна, правит лошадьми и частенько убивает для развлечения?

Я молчу. У меня никогда не было знакомых ласок. Я знаю медведей и оленей, енотов и выдр, бобров и куриц, много белок, двух лосей и даже одну рыбу, но вот ласок никогда толком не видела. У нас, в Амрау, их никто не ловил.

И в книгах, что я читала, в Большой Сотне зверей ласок тоже не было.

— Это ошибка, — говорю я и сама слышу, как жалко это звучит. — Я думала, это мышь.

Младшая заливисто смеётся.

— Полуночь никогда не ошибается, милая. Ты выбрала свою судьбу, твоя судьба выбрала тебя. Тебе не о чем беспокоиться, мы научим тебя быть лаской. Это почёт в Кланах, это влияние, это яркая жизнь, полная приключений.

У меня сухо во рту.

— Каких ещё, — я сглатываю, — приключений?

— Ласки созданы для секретов, — говорит старшая.

— Тех секретов, за которые убивают, — подсказывает младшая.

И подмигивает мне.

Я не хочу никого убивать, и никаких секретов тоже не хочу. И чтобы они приезжали, я не хотела.

— Я хочу учиться на артефактора, — говорю я. — Разве нельзя?

— Конечно, можно, — она морщится. — Но зачем? Была бы ты вороном, тогда конечно. Но Полуночь высветила для тебя другую дорогу. Мы служим волкам, участвуем в самых крупных событиях и делаем большое дело. Мы — тень за Волчьим Советом. Неужели же ты никогда не мечтала о могуществе? Вот оно, прямо перед тобой. Ты особенная, милая, у тебя яркая судьба. Зачем тебе прозябать в этой дыре?

— Ласку не ловят трусливые мыши! — младшая всплескивает руками. — Это судьба для хитрых, ловких, сильных. Мы думаем быстро, делаем смело. И ты такая, как мы!

У меня дрожат руки. Я хочу, чтобы они — быстрые, смелые, хитрые, — поскорее уехали. Я та самая трусливая мышь, которых они, очевидно, презирают; я привыкла быть маленькой; мне ничего этого не надо, ни могущества, ни приключений, ни яркой судьбы.

— Я понимаю, — старшая ласка улыбается мне покровительственно, а потом берёт мою руку в свою холёную цепкую ладонь, и я замираю. — Ты пока не веришь, что тебе можно думать о чём-то большом. Это даже хорошо, скромность украшает. Я тоже боялась уехать от материнской юбки, но где бы я была, если бы не уехала? А сейчас я тень Второго Советника и хранительница Волчьей Короны, я стою между Кланами и Бездной.

Кажется, я что-то произношу. Она о чём-то меня спрашивает, и мы почему-то говорим о мечтах и амбициях, о красивой жизни и о том, чего я хочу.

Я мечтала, может быть, поймать тонконогую серну, — как Ара. Но мышь тоже была бы ничего: мыши домовитые, запасливые, у мышей тепло и спокойно. Я мечтала, может быть, об уютном доме, о своей мастерской, мастерить погодные артефакты и чтобы моя пара оказалась журавлём. Но училища и синицы было бы вполне достаточно.

Сейчас я хочу исчезнуть, и оттого отвечаю невпопад.

— Мы будем в Амрау до конца праздников, — наконец, говорит старшая.

— Это ещё два дня, — подсказывает младшая.

— Ты можешь поступить правильно и уехать с нами. А можешь, конечно, остаться. Однажды твоя дорога всё равно приведёт тебя к ласкам, но время — время уже будет утеряно.

Оно скорбно качает головой, а потом приподнимает пальцами мой подбородок и заглядывает в глаза:

— Подумай.

— …Кесса! Кесса!

Звуки доносились до меня смутно, как через вату.

— Кесса! Ты там сдохла что ли?!

Меня тряхнуло, да так, что зубы больно стукнулись друг о друга. Я кое-как разлепила глаза; вокруг было белым-бело, туманно, сонно, холодно; я обняла себя руками, уткнулась носом в голые колени, отогреваясь дыханием.

Я посижу так совсем немного. Совсем чуть-чуть…

Место, где я сидела, снова затрясло, как будто шкатулку со мной швырнули вниз по лестнице. Хвататься не за что, и я, неуклюже взмахнув руками, упала, больно ударившись копчиком.

Пол был такой холодный, что жёг кожу.

— Слушай, подруга, это нихера не смешно! Ты грибов что ли объелась?!

Голова раскалывалась, во рту поселился металлический привкус. Я потрогала пальцами нос и с удивлением обнаружила на них густую, как гуашь, грязно-чёрную кровь, смешанную со снегом.

Снег? Откуда на моём лице снег?

Я смотрела на свои пальцы, моргая, а снег всё падал и падал, и снежинки, вальсируя, медленно опускались на мою ладонь. Я проследила за ними жестом, — и поняла, что снег идёт у меня из глаз.

Почему-то это совсем меня не удивило. Снег из глаз — право слово, совершенно обычное дело.

Бывают же из глаз искры, не правда ли.

— Кесса? Кесса, посмотри на меня!

Да хватит же так орать! Хочешь общаться, — так не сиди в тумане, тупица!

Так я хотела ответить, но получился только сдавленный хрип.

Кажется, со мной действительно что-то не так. Я простыла? Заболела? Но это же не повод, действительно, припереться в мой туман, как к себе домой, и здесь верещать! Я ведь не одета!

Но как же здесь, Полуночь, холодно!

Я стиснула стучащие зубы и кое-как поднялась на ноги. Вокруг, куда ни глянь — морозный туман; снег катился по моим щекам, протапливал дорожки по коже, мешался с кровью. Кровь лилась из носа липким потоком и была почему-то не красной, а буро-чёрной с прозеленью.

С чего я вообще взяла, что кровь должна быть красной? Может быть, мне это приснилось?

Нет, нет. Мне снилось что-то хорошее. Там было тепло; там пахло домом и можжевельником…

— Да Кесса же!

Я сощурилась, огляделась, — но так и не нашла крикливую гостью.

— Ты кто?

Слова вылетели из моего рта двумя тёмнокрылыми птицами. Они кружили над головой и оглушительно чирикали, и от них недовольно отстранялся уютный туман.