Оливия старается не встречаться ни с кем взглядом и решительной походкой идет по мостовой, как будто спешит куда-то, ищет кого-то знакомого и у нее нет времени вступать ни с кем в разговоры. В воздухе пахнет влажной землей и маслянисто-сладкими цветами, океаном и чесноком. У нее урчит в животе. Жаль, что в кафе не оказалось сконов с голубикой. И что нельзя откусить от ролла с омаром, который ест та женщина.

Решив, что она увидела все, что можно было увидеть на этом странном празднике на обочине дороги, она разворачивается, возвращается к своей машине и едет на другой конец острова, любуясь жизнерадостными желтыми солнышками, которые оживляют пейзаж повсюду вокруг на ее пути. Уже вылезая из машины у себя перед домом, она обнаруживает шесть нарциссов в своем собственном дворе, три золотистых и три белых, полностью расцветших и качающих головками на ветру, как будто они рады ее видеть. Интересно, кто их посадил? Она улыбается, теперь испытывая не только голод, но и странное воодушевление.

Подогрев в микроволновке тарелку крем-супа с моллюсками, она бросает в нее пригоршню устричных крекеров и, захватив ложку, свой латте, плед с дивана и библиотечную книжку, устраивается в кресле-качалке на крыльце. Остывший кофе, позавчерашний суп и шесть из трех миллионов нарциссов — и все это для нее одной. Ее персональный пикник в честь Дня нарциссов, или как там это у них называется. Изумительно. Ну или, как минимум, неплохо.

Она отправляет в рот ложку супа и разглядывает цветы, дрожащие на ветру, немыслимо яркие, хрупкие и отважные на фоне холодной апрельской серости Нантакета. Нелегко, наверное, в здешних краях быть нарциссом. Они, надо полагать, предпочли бы посидеть в земле еще с месяц. Но их мнения никто не спрашивает. Биологические часы, встроенные в них, запускают процесс прорастания, приказывая каждой луковице выбросить нежную стрелку и развиваться, и не важно, происходит ли дело в теплой солнечной Джорджии или в апрельскую холодрыгу на Нантакете. Они зацветают год за годом.

Она зачерпывает следующую ложку и думает обо всех этих людях, устроивших пикник в Сиасконсете за месяцы до того, как погода начнет располагать к сборищам на открытом воздухе, чтобы отметить появление нарциссов. Тоже мне повод. Она доедает суп и пьет кофе, а потом еще долго сидит на крыльце, лицом к цветам и солнцу, ощущая его теплоту, несмотря на морозный воздух. Оливия закрывает глаза, наслаждаясь этим маленьким удовольствием.

Может быть, это обещание лета. Может быть, после долгой беспросветной зимы, которая часто затягивается до конца весны, нарциссы — это знак, что лето наступит снова. Земля будет вращаться и делать обороты вокруг солнца, и часы будут тикать, даже если Оливия не подводит свои, и время будет идти своим чередом. Зима закончится. И это тоже пройдет. Возрождение уже не за горами. Будут цвести миллионы нарциссов, и на остров вернется жизнь.

И, хочет того Оливия или нет, жизнь вернется и к ней тоже. Она сидит на крыльце, празднуя цветение своих шести нарциссов, и замечает, что солнце на небе переползло за окна ее спальни. Дело, наверное, уже часам к трем. Время не стоит на месте.

Говорят, время лечит.

Она пробегает глазами текст на обороте библиотечной книги. Она определенно готова вновь начать читать про аутизм. Она чувствует в себе силы взглянуть в лицо тому, что случилось, вспомнить все с начала до конца, попытаться осмыслить жизнь Энтони и причину, по которой его не стало, сделать первый шаг к исцелению. Но если она чувствует в себе достаточно мужества, чтобы снова погрузиться в тему аутизма, пусть это будет не художественная литература. Она уносит книгу обратно в дом и минуту спустя возвращается на крыльцо с чем-то другим в руках.

Насытившаяся и отдохнувшая, она говорит себе, что сегодняшний день, День нарциссов, ничем не хуже любого другого дня. Она открывает один из своих дневников на первой странице и начинает читать.

19 марта 2001 года

Сегодня мы возили Энтони к врачу, годовалому ребенку по плану положен большой осмотр. Намерили 29 дюймов и 21 фунт, это 50-й процентиль по росту и весу. Вкололи ему сразу несколько прививок. Бедный мой малыш! Я плакала вместе с ним. Совершенно не могу выносить, когда ему больно. Я с гордостью продемонстрировала врачу, что он уже ходит. Доктор Харви говорит, можно уже переводить его на цельное молоко. Господи, какое счастье, не нужно будет больше постоянно помнить про то, есть у него смесь или надо опять покупать.

Мне просто не верится, что ему уже годик! Он так быстро растет. И постоянно находится в движении. Теперь он соглашается сидеть у меня на руках, только когда я даю ему бутылочку, а потом требует спустить его на пол и тут же куда-то лезет. Он больше не мой ручной малыш. Все, теперь он официально вышел из младенческого возраста!

Видимо, вот так вот это и происходит. Он уже сделал первый шаг по пути взросления, отделения, становления независимой личностью. Так заложено природой, но я не ожидала, что это случится так скоро.

Вот почему женщины заводят по нескольку детей. Мы забываем про боль, неудобства и тяготы беременности и родов ради того, чтобы снова пережить это космическое ощущение посапывающего у твоей груди младенца, теплого и довольного. Ничто в мире не может с этим сравниться. Может быть, нам с Дэвидом тоже пора начинать планировать второго. Мы хотим большую семью, а я все-таки уже не девочка.

Я сказала доктору Харви, что Энтони пока не говорит, и спросила его, стоит ли нам уже беспокоиться. Он сказал, что не все дети в год уже говорят и что первые слова он должен начать произносить не позже чем примерно в пятнадцать месяцев. Так что осталось уже недолго. Но у Марии все дети к году уже говорили. Я помню, что Белла к своему первому дню рождения говорила «мама», «папа» и «луна» и знаками показывала «еще» и «хватит».

Доктор Харви сказал, что девочки в среднем начинают говорить раньше, чем мальчики. И посоветовал не переживать. Но я все равно переживаю. И ничего не могу с собой поделать. Это все равно что сказать мне, что мои глаза не должны быть карими. Но они у меня карие! И я переживаю. Почему Энтони до сих пор не говорит?

А вот Дэвида это совершенно не беспокоит. Он говорит, что я слишком тревожусь по любому поводу. Я знаю,