ее, потому что это слишком дорого стоило?

Они едва не продали этот коттедж.

Оливии вспоминаются их ночные разговоры в постели с выключенным светом: она на своей стороне кровати, Дэвид на своей, надежда и отчаяние физически отделяют их друг от друга. Она где-то услышала или прочитала про очередной новый метод лечения. «Да, этот метод не одобрен официально для лечения аутизма, и я согласна, звучит это слегка безумно, но эксперт, доктор такой-то и такой-то, сообщил на конференции в этом году, что он сработал на подгруппе детей. Стоит кучу денег. Что скажешь?» Потом она слышит его тяжелый вздох, и наступает тишина, которая означает, что он молча кивает в темноте.

Они пробовали и этот метод. У них не было выбора.

Так что денег у них не осталось, а половина от ноля — ноль. Делить нечего. Об алиментах, разумеется, тоже речи не идет. Так что все просто, как дважды два. Они могут дать друг другу свободу.

Но Дэвид так до сих пор и не подписал соглашение. Оливия знает, что он его подпишет. Просто ему нужно время. А поскольку время остановилось и никуда не движется, она не против того, чтобы подождать.

Она встает с кровати и идет в кухню. Потом открывает шкафчик и вздыхает. Ну вот, она забыла купить кофе.

Если бы здесь был Дэвид, он сказал бы на это что-то вроде: «Ничего страшного, пойдем завтракать в „Бин“». До того как у них родился Энтони, они устроили бы себе роскошное неторопливое утро. Они сели бы за столиком, по возможности в углу у самого окна, он просматривал бы «Бостон глоуб», а она читала бы какую-нибудь книгу по работе, и он заказал бы себе два больших кофе без молока, а она — большой латте и скон с голубикой. Время от времени он зачитывал бы ей вслух ту или иную новость, а она делилась с ним какой-нибудь особенно глубокой, блестяще сформулированной идеей или, наоборот, образчиком отборной бредятины. Она любила эти их беззаботные неспешные утра — в те благословенные времена, когда они еще только поженились.

Хотелось бы Оливии, чтобы он сейчас был здесь. Впрочем, повнимательнее прислушавшись к себе, она понимает, что на самом деле ей сейчас хочется латте со сконом и ленивого утра в «Бине», а для этого присутствие рядом Дэвида совершенно не обязательно. Поддавшись внезапному порыву и охваченная желанием куда-то выйти из дома, которого уже очень давно не испытывала, она натягивает джинсы и свитер, застегивает куртку, берет шапку, сумку и ключи, сует ноги в сапоги, стоящие у входной двери, и поспешно, пока не передумала, выходит из дома.

На центральных улицах шумно и оживленно, ездят машины и ходят люди. Те несколько раз, когда Оливия проезжала через центр после того, как приехала сюда этой зимой, улицы были пустынны, даже в выходные. В темных витринах магазинов белели раздетые манекены и таблички: «До встречи в новом сезоне». Большинство ресторанов тоже были закрыты в дневное время. И запарковаться можно было без проблем где угодно, как, в принципе, и бывает зимой, когда на острове слишком мало народу, чтобы имело смысл держать открытыми бо́льшую часть заведений.

Но сегодня жизнь тут бурлит, как будто на дворе середина августа, а не середина апреля. Что у них здесь происходит? Оливия понятия об этом не имеет.

Она сворачивает направо, на Индия-стрит, готовясь в третий раз подряд объехать квартал по кругу, и дает себе слово, что если и сейчас не найдет, куда приткнуть машину, то развернется и поедет обратно. Уже готовая сдаться, она начинает планировать утешительную поездку в ближайший супермаркет за пачкой кофе или, пожалуй, в семейный ресторанчик «Даунифлейк» на окраине, как вдруг замечает свободное место перед входом в «Атенеум» — между «хаммером» и «лендкрузером».

«Атенеумом» именуется Нантакетская библиотека, величественное белое здание, главный вход в которое по обеим сторонам обрамляют исполинские ионические колонны. Напоминающее скорее древнегреческий храм, нежели современную библиотеку, оно выглядит архитектурным анахронизмом, который куда уместнее смотрелся бы где-нибудь на Акрополе, нежели в центре Нантакета, представляющего собой типичный образчик новоанглийского колониального стиля. Оливия представляет, как приятно было бы почитать какую-нибудь книгу, пока она пьет свой латте в «Бине», прямо как в старые добрые времена за вычетом Дэвида, и, раз уж она так удачно запарковалась прямо у библиотеки, решает зайти и взять себе что-нибудь почитать.

Как можно было бы догадаться по плотному движению на улицах, в библиотеке оказывается полно народу. Повсюду, куда ни глянь, детские коляски, матери и отцы строго выговаривают своим детям и безуспешно пытаются до них докричаться, дети вопят и убегают от своих родителей. В одной из колясок заливается безутешным плачем младенец. В залах стоит шум и гам, голоса эхом отражаются от высоких потолков. Все это столпотворение кажется чем-то неправильным, неуважительным, как бывает, когда ребятишки устраивают шумные игры и беготню в церкви, и Оливия уже начинает жалеть о своем решении зайти сюда.

Она подходит к стойке дежурного библиотекаря и останавливается, пытаясь определить, настолько ли сильно ей хочется взять какую-нибудь книгу, чтобы ради этого пробираться сквозь толпу, и в конце концов приходит к решению, что лучше, пожалуй, послать все это к черту. Она уже готова развернуться и уйти, как вдруг на глаза ей попадается знакомая обложка книги, одиноко лежащей на металлической тележке с надписью «Сданные книги». «Загадочное ночное убийство собаки».

Она читала эту книгу много лет назад, сразу же после того, как Энтони поставили диагноз, в попытке прочитать все, что когда-либо было написано по теме аутизма. Она тогда, помнится, никак не могла отделаться от мысли о том, насколько же разный аутизм у главного героя и у ее Энтони. С прямо противоположных концов спектра, как красный и фиолетовый в радуге. На первый взгляд они были абсолютно разными, и тем не менее она обнаружила между ними некоторые моменты неуловимого и неожиданного сходства, которые утешили ее и помогли вернуть утраченную надежду. Фиолетовый — не синий, потому что в нем присутствует и красный тоже.

— Можно мне эту книгу, пожалуйста, — говорит Оливия, решив, что, возможно, уже готова перечитать ее снова.

Заполнив анкету и получив читательский билет, она спешит к выходу и, сбежав по лестнице с книгой в руке, наконец с облегчением выдыхает. Она сворачивает за угол и направляется к кафе, предвкушая, как сейчас устроится за столиком и будет пить кофе, но ее мечты практически сразу же разбиваются об очередь на вход, которая змеится вдоль