— Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? —сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая намысль, всегда ее занимавшую, продолжала. — Ну, вот видите, держи я ее строго,запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: оницеловались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит ивсё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Ястаршую держала строго.

— Да, меня совсем иначе воспитывали, — сказаластаршая, красивая графиня Вера, улыбаясь.

Но улыбка не украсила лица Веры, как этообыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.

Старшая, Вера, была хороша, была неглупа,училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что онасказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья играфиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, ипочувствовали неловкость.

— Всегда с старшими детьми мудрят, хотятсделать что-нибудь необыкновенное, — сказала гостья.

— Что греха таить, ma chere! Графинюшкамудрила с Верой, — сказал граф. — Ну, да что ж! всё-таки славная вышла, —прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.

Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать кобеду.

— Что за манера! Уж сидели, сидели! — сказалаграфиня, проводя гостей.

Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, онадобежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь кговору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить внетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчасшел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.

Наташа быстро бросилась между кадок цветов испряталась.

Борис остановился посереди комнаты, оглянулся,смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая своекрасивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что онбудет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел квыходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет»,сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышлараскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что-то злобно шепчущая. Наташа удержалась отсвоего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как подшапкой-невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особоеновое наслаждение. Соня шептала что-то и оглядывалась на дверь гостиной. Издвери вышел Николай.

— Соня! Что с тобой? Можно ли это? — сказалНиколай, подбегая к ней.

— Ничего, ничего, оставьте меня! — Сонязарыдала.

— Нет, я знаю что.

— Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.

— Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меняи себя из-за фантазии? — говорил Николай, взяв ее за руку.

Соня не вырывала у него руки и пересталаплакать.

Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящимиглавами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.

— Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна дляменя всё, — говорил Николай. — Я докажу тебе.

— Я не люблю, когда ты так говоришь.

— Ну не буду, ну прости, Соня! — Он притянулее к себе и поцеловал.

«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когдаСоня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.

— Борис, подите сюда, — сказала она сзначительным и хитрым видом. — Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, —сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она быласпрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.

— Какая же это одна вещь? — спросил он.

Она смутилась, оглянулась вокруг себя и,увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.

— Поцелуйте куклу, — сказала она.

Борис внимательным, ласковым взглядом смотрелв ее оживленное лицо и ничего не отвечал.

— Не хотите? Ну, так подите сюда, — сказалаона и глубже ушла в цветы и бросила куклу. — Ближе, ближе! — шептала она. Онапоймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны былиторжественность и страх.

— А меня хотите поцеловать? — прошептала оначуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.

Борис покраснел.

— Какая вы смешная! — проговорил он, нагибаяськ ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.

Она вдруг вскочила на кадку, так что сталавыше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись вышеего шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.

Она проскользнула между горшками на другуюсторону цветов и, опустив голову, остановилась.

— Наташа, — сказал он, — вы знаете, что ялюблю вас, но…

— Вы влюблены в меня? — перебила его Наташа.

— Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делатьтого, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.

Наташа подумала.

— Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать,шестнадцать… — сказала она, считая по тоненьким пальчикам. — Хорошо! Таккончено?

И улыбка радости и успокоения осветила ееоживленное лицо.

— Кончено! — сказал Борис.

— Навсегда? — сказала девочка. — До самой смерти?

И, взяв его под руку, она с счастливым лицомтихо пошла с ним рядом в диванную.

Графиня так устала от визитов, что не велелапринимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременнокушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелосьс-глазу-на-глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной,которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, ссвоим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.

— С тобой я буду совершенно откровенна, —сказала Анна Михайловна. — Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я таки дорожу твоею дружбой.

Анна Михайловна посмотрела на Веру иостановилась. Графиня пожала руку своему другу.