Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда его дядя попросил принести вина и начал громко объяснять, что входит в женские обязанности, Нандус решил воспользоваться возможностью и улизнуть вместе с Беппо. Истории о зарнице он мог услышать от Терцио и позже. Его словоохотливый дядя вечно рассказывал сказки, и Нандусу нравилось слушать их за едой, когда у Терцио появлялось желание поболтать.
Нандус прошелся между слугами и работницами. Все они взволнованно говорили о пылающем небе. Он услышал слово «кровавый».
Разве небо могло кровоточить? Существовала ли сказка об этом? Если да, то он с ней не был знаком. Он не знал еще так много историй. Исполненный тоски, Нандус посмотрел на юг, где в красноватом свете была видна опушка Швертвальда. Три дня назад он ходил туда с Беппо. Дорога была длинной и простиралась на много миль. Вечером он вернулся слишком поздно. Все уже искали его и осматривали с факелами каждый пруд и каждую выгребную яму…
Его задница все еще горела от розог, которыми отхлестал его дядя Терцио. При этом никто так и не узнал, где был Нандус, иначе ему пришлось бы провести остаток своих дней взаперти в своей комнате.
В стороне от прислуги он увидел Джакобо, работника, который приходил в поместье только на время уборки урожая. Он тоже знал много историй. А еще он замечательно играл на свирели. Но Джакобо недолюбливали многие работники, так как подозревали, что он ухлестывает за их женами.
– Привет, юный господин.
Джакобо помахал ему рукой. Он был одним из немногих, кто не боялся Беппо.
Нандус подошел к нему.
– Как думаешь, небо светится из-за твоей вылазки?
Мальчик открыл рот и уставился на Джакобо. Тот улыбнулся:
– Не переживай, я сохраню твой секрет в тайне. Я видел, как ты возвращался из леса. Мне нравятся храбрые мальчишки. Небось, так и не сказал никому, куда ходил? Иначе они точно не выпустили бы тебя из твоей комнаты.
Нандус с опаской посмотрел на пылающее небо:
– Какое отношение это имеет к лесу?
– Ты ведь знаешь, что глубоко в лесу спит Белая королева, которая вернется во времена великой нужды.
– Но я не заходил слишком далеко в лес! – облегченно вздохнув, ответил Нандус. – Не больше чем на милю.
– Это старое предание. Когда оно возникло, лес доходил почти до стен Арборы. В то время на острове господствовали герцоги Швертвальда, а не советы.
– Герцоги Швертвальда – обычные разбойники…
– Так говорят члены советов. Ты хоть раз разговаривал с жителями Швертвальда? Они никакие не разбойники. Я думал, у тебя хватает ума не повторять бездумно то, что тебе рассказывают. – Он постучал пальцем Нандусу по лбу. – Используй свой ум, только тогда ты выдержишь пребывание в Красном монастыре. В любом случае ты еще слишком юн. Силы твоих рук и ног будет недостаточно, чтобы оказаться среди избранных. Тебе придется убедить монахов другим способом.
Теперь и на мальчика Джакобо произвел зловещее впечатление. Странствующий работник был худым мужчиной с вытянутым лицом и рыжими волосами. Людей с таким цветом волос лишь изредка можно было встретить в городах. Шрам, рассекающий правую бровь, придавал Джакобо отважный вид. Хотя на улице уже стемнело, на голове у него все еще была широкополая шляпа, украшенная талисманами, ракушками и перьями.
– Откуда ты знаешь об этом?
Джакобо пожал плечами:
– Элиза, одна из работниц, слышала, как твои мать и дядя обсуждали, что отец хочет отправить тебя в монастырь в конце лета. Он высокого мнения о тебе. Обычно молодым людям приходится умолять о том, чтобы их приняли в Красный монастырь.
У Нандуса отвисла челюсть. Он прекрасно знал, что был еще слишком маленьким, и боялся разочаровать своего отца.
– Если ты хочешь стать верховным священником, твое сердце должно быть твердым, как гранит, а разум – ясным, как горный хрусталь. И ты должен знать сказания. Важнейшая обязанность монахов в Красном монастыре – хранить предания старины.
– Но как можно хранить истории, Джакобо?
– Нужно следить за тем, меняется ли что-либо, когда люди рассказывают их друг другу. – Работник указал на пылающий горизонт. – И наблюдать за небом, страшась того дня, когда тьма поглотит звезды.
– Откуда ты знаешь все это?
– Я путешествую, у меня нет дома, зато я знаю много сказаний. Возможно, когда-то о тебе тоже будут рассказывать истории.
Нандус удрученно покачал головой:
– Но я обычный мальчик, а не герой. Какую историю обо мне можно рассказать?
Джакобо сердито щелкнул языком:
– Не зарывай свой талант в землю. Ты дружишь с псом, которого все боятся. Ты ходишь в жуткий лес, куда люди не решаются ступить, и я вижу, что ты раздумываешь над тем, чтобы вновь туда вернуться. Кроме того, ты сын верховного священника. Твоя история началась уже давно. Я вижу то же, что видит в тебе твой отец. Доверься ему, и неважно, что тебе будут говорить остальные.
53 года спустя
ДАЛИЯ, ОКТАГОН, РАННИЙ ВЕЧЕР, 17-Й ДЕНЬ МЕСЯЦА УРОЖАЯ В ГОД ВТОРОГО ВОСХОЖДЕНИЯ САСМИРЫ НА ПРЕСТОЛ
Он собирался убить своего отца еще до конца мессы! Милан выглянул из галереи в купольный зал октагона. Нандус Тормено стоял с широко расставленными руками и читал проповедь за алтарем, единственным украшением которого был серебряный лунный диск. Верховный священник был худым мужчиной аскетического телосложения. Волосы у него на голове поседели, но все еще были густыми.
– Искреннее покаяние – это пламя, которое способно сжечь любые изъяны в наших душах…
Примерно восемьдесят человек пришли, чтобы послушать священника. Милан решил, что этого будет достаточно, чтобы реализовать его смертоносный план. Он не желал, чтобы отец расстался с жизнью, – Милану хотелось убить то, что верховный священник ценил больше жизни: свое имя!
Его отец стоял посреди величественного храма. На тридцать шагов вверх поднимался октагон, башня в виде восьмиугольника, выложенная из массивного камня и не имеющая ни окон, ни световых люков. В храмах Бога всегда стояла сплошная тьма, и лишь на самой вершине купола, простирающегося над октагоном, было встроено большое круглое окно.
Благодаря этому священник, который проводил полуденное богослужение, стоял в потоке золотого света. А в те немногие ночи, когда Господь уделял своим детям полное внимание, в небе светилась большая круглая луна, его серебряное око, и октагон превращался в волшебное место, погруженное в призрачный свет.
Такие служения нравились Милану больше всего. И не имело значения, что именно проповедовал его отец, – Милана пленила магия ночи. Подобную ночь он никогда не осквернил бы своим поступком! Час сумерек, короткий промежуток между днем и ночью, был подходящим временем для того, чтобы совершить преступление, которое даже при благосклонном отношении в лучшем случае можно было назвать темным.