Как и все, только что произведенное на свет, новое ощущение жадно потребовало подкормки. «Кормилец» бережно отер кровь с тонкого пальца, тщательно обработал зеленкой порез, туго забинтовал, легко поднял бедняжку на руки (хоть и весила за полцентнера) и осторожно уложил на диван в маленькой комнате, которая явно считалась большой. После закатал рукава, отыскал на балконе тряпку со шваброй, по-хозяйски навел в кухне порядок. Вернулся к дивану, уселся рядом на полу, уткнулся подбородком в сплетенные руки и принялся терпеливо ждать, не спуская глаз с лица на диванной подушке.

Прошла целая вечность. Глаза устали, мысли без устали носились по прошлому. Последний школьный звонок, запах мокрой сирени, пара цветков с пятью лепестками, дождливая ночь выпускного, молчаливое бегство вдвоем из актового зала, где отмечалось прощание с детством, осторожный поворот ключа, бешеный стук сердца. А потом — сплетни, ссора с отцом, глаза матери, услышавшей от сына, с кем вместо вуза тот собирается в ЗАГС. И предательство самого себя, лучшего, что в нем было…

Почему он тогда спасовал? Испугался разницы в возрасте? Осточертели чужие ухмылки и пересуды? Пожалел мать, глотавшую по ночам валерьянку? Все — чепуха! Теперь честно можно признать: он струсил взросления, необходимости выйти из подчинения, чтобы по-мужски вести за собой. Ему нравилось быть ведомым: легко, безопасно, приятно. И ошибочно. Результатом этой ошибки явился душевный гермафродит с повадками мужика и бабской сутью. А еще — склонностью к рефлексии и мазохизму, когда от попыток понять самое себя становится тошно и сладко.

С дивана послышался вздох, потом — нелепый вопрос:

— Гена, вы кофе пили?

— Нет.

— Почему?

— Не пью в одиночку, — улыбнулся он.

Через пятнадцать минут за столом, покрытым скатертью в бело-синих разводах, наворачивали горячую яичницу двое. Судя по скорости, с какой оголялись тарелки, оба едока с совестью были в ладу, на жизнь смотрели оптимистично, и совместный процесс поглощения пищи каждому доставлял удовольствие, что бывает с людьми далеко не всегда.

— Ты в какой школе учился?

— Во многих.

— А у вас был буфет?

— Был. Отцу от друга в наследство достался. Дядя Игорь первым поступил в академию и на радостях подарил нам всю мебель, копейки не взял. Мог бы, между прочим, толкнуть по приличной цене, тогда же народ гонялся даже за книжными полками. Помню, мать меня как-то выпорола, что ручку буфетную оторвал. Хотя, если честно…

— При чем здесь твой дядя Игорь? — не выдержав, расхохоталась Ольга. — Я тебя про школьный буфет спросила. — Она очень заразительно смеялась, подхватить этот смешливый вирус оказалось проще простого. И он подхватил.

Смех вызывало все. Ругань дворничихи за окном, наглая муха, норовившая усесться на выступавшую из сиропа вишню, никчемный вопрос, ответ невпопад, безумное утро, непонятный день, легкость перехода на «ты», необъяснимая готовность идти друг у друга на поводу — все смешило, радовало и скидывало каждому хохотуну лет по двадцать, превращая обоих в дурашливых школьников.

— А с чего ты вдруг вспомнила про школьный буфет?

— Кофе больше нет, — прыснула хозяйка. — Могу предложить зеленый чай, очень полезно для здоровья.

— Может, лучше тяпнем бальзамчику?

— Легко! — Она вскочила из-за стола, и уже в следующую минуту желудок приятно обожгло черным, густым, крепким напитком, напомнившим тот счастливый июль, когда пятиклассник Гена впервые был вывезен на курорт с чудным названием «Юрмала». — Еще по пятьдесят? Вместо кофе?

— Легко! — скопировал гость хозяйку. Его охватил вдруг азарт подражания. Захотелось так же бесшабашно отвечать, знать, как облупленных, всех соседей, заходить в никому не известный подъезд со смешными горшками на синих стенах, выставлять отметки своим школярам (ведь он же историк, черт побери! Мог бы работать в школе) — захотелось ясной, спокойной, размеренной жизни. Не на ходу отвечать по телефону близким, расслабляться по выходным, по будням вкалывать от души, материть без страха правительство, без упрека быть патриотом — жить, а не пытаться перемудрить жизненные законы.

— Гена-а, Геннадий Тимофеевич!

— Что?

— Тебя не дозваться, что-то не так?

— Все нормально.

— А про школу я вспомнила, потому что ты ел в точности, как мой сосед по парте.

— Да? И что же с этим обжорой случилось?

— Стал миллионером.

— Общаешься?

— Нет.

— Почему?

Она равнодушно пожала плечами:

— Не знаю, Неронов никогда мне не нравился.

— Как и я?

— Не поняла?

— Говорят, манера выдает натуру. Если мы с твоим одноклассником в этом смысле схожи и тебе неприятен один, значит, другой должен тоже вызывать антипатию, согласна?

— Нет.

— Почему?

— Неординарная вы личность, Геннадий Тимофеевич. Политик, как правило, не спрашивает, а утверждает. У вас же, дорогой депутат, сплошные вопросы.

— В таком случае, мой дорогой избиратель, перед вами редкий экземпляр, можно сказать, раритетный. Надеюсь, вы это учтете, когда придет время выбирать среди многих.

Шел откровенный треп, пустой разговор ни о чем двух взрослых, серьезных людей. Являлось ли это естественной разрядкой после недавнего стресса или взаимным желанием слушать друг друга — неизвестно. Но ни к чему не обязывающая болтовня доставляла обоим удовольствие, позволяя наивно верить, что макромир вокруг так же хорош, как и тот уютный мирок, в котором они сейчас пребывали.

В комнате зазвонил телефон.

— Извини, я сейчас, — хозяйка вышла, не прикрыв дверь за собой, словно давала понять, что тайн от гостя нет никаких.

Оставшись один, Геннадий рассеянным взглядом обвел кухню, машинально выбивая пальцами на столе барабанную дробь. Узкая мойка, буфет, плита, небольшой стол, пара плетеных стульев, один из которых под ним, веселая шторка в горошек, холодильник — последний раз в похожей кухоньке он был очень давно. Тогда напротив сидела другая хозяйка и с застывшей улыбкой терпеливо выслушивала беспомощный бред, какой нес ее запоздалый гость. Теперь же он больше слушал, чем говорил, не опаздывал, напротив, примчался вовремя, но его, не других, испытывала судьба. И это справедливым не показалось. Подобную несправедливость могут скрасить только подарки, какими та же судьба смягчает свои удары. Встреча с хозяйкой этого дома, кажется, могла стать таким щедрым подарком.

— Звонил Митя, — вернулась Ольга, — будет, минут через пять.

— Отлично, надеюсь, ему не составит труда меня подвезти?

Она присела на стул и мягко добавила:

— Все будет хорошо, поверь мне. Люди попадают и не в такие переделки, как мы. Все образуется, вот увидишь.