— Принцип одновременности, — сказал Никольский, — дает нам реальный шанс взять быка за рога.

— Или хотя бы потрогать за хвост, — добавил Гэлбрайт. — Что ж, будем считать этот шанс главным доводом в пользу нашего договора.

— И единственное, что находится в нормальном соответствии с условиями нашего договора… во всяком случае, мне это так представляется…

— Да, — сказал Гэлбрайт, — «Лунная радуга».

Никольский с треском сложил дужки очков.

Фрэнк понял, куда нацеливались корифеи. В перекрестье прицела разведочно-десантный рейдер «Лунная радуга». А точнее, вторая катастрофа на Обероне…

Момент, пожалуй, был любопытный: версия зачиналась на основе событий десятилетней давности. Нортон один из тех, кому во время этих событий удалось выжить… Фрэнк покосился на старика. Мистер Икс спокойно разглядывал черный футляр с ореховой тростью, и любопытный момент зачатия версии, казалось, ни в малейшей степени его не занимал.

— «Лунная радуга», — повторил Гэлбрайт, пальцами выбивая барабанную дробь на столе. — Экипаж — тридцать два человека. Капитан корабля Игорь Молчанов, штурм-навигатор Гюнтер Дитрих, первый пилот Меф Аганн…

— Начальник рейда на Оберон Николай Асеев, — подхватил Никольский. — Ну и… командир группы десантников Юс Элдер. Похоже, все, что касается «Лунной радуги», мы с вами знаем едва ли не наизусть. Симптоматично, Гэлбрайт. Очень симптоматично. — Никольский тоже побарабанил пальцами.

— Ну, если полный букет имен феноменальной четверки можно встретить лишь в списке десантной группы Элдера… Скажите, Никольский, а вас не смущает тот факт, что события на Обероне имеют без малого десятилетнюю давность?

— Смущает. В том плане, что мы, очевидно, плохо работаем. Не знаю, надо ли ставить это в упрек только отделам Наблюдения, но ситуация совершенно скандальная: сегодня мы занимаемся тем, чем обязаны были заняться, по крайней мере, лет восемь назад…

— А в идеале сразу после злополучного рейда «Лунной радуги», — подхватил Гэлбрайт.

«Пароксизм самобичевания, — подумал Фрэнк. — Каждый раз та же самая песня: плохо работает, недосмотрели, недоучли… Неужели им никогда не понять, что идея „космической предусмотрительности“ — это просто мыльный пузырь ненормально большого размера?!»

— Простите, — не выдержал он, — можно вопрос?

— Можно, — позволил шеф и свирепо взглянул на часы. — Но учтите, Полинг, времени у вас немного — на полсекунды больше, чем продлится безобразное молчание аналитиков.

— Спасибо, учту. — Фрэнк обратился к Никольскому: — Мистер Никольский… вот вы говорите: плохо работаем. Верно. А почему, как по-вашему?

На лице Никольского появилось странное выражение. Бесцветным голосом он произнес:

— Полагаю, это не относится к предмету нашего следствия.

— Вы правы. Это относится к направлению нашей стратегии в целом.

— Ах, стратегии!.. — повторил Никольский, и странное выражение на его лице обозначилось еще отчетливее.

— Хочу заранее вас успокоить: в мои намерения не входит праздное вопрошательство, — продолжал Фрэнк. — Я для этого слишком рационален. Итак, я осмелился затронуть тему, которая в нашей служебной среде, мягко выражаясь, не популярна… Волею судеб, или, лучше сказать, под давлением обстоятельств, создано Управление, определены задачи, укомплектован штат — два чудовищно разбухших филиала. Солидные средства, грамотный персонал, новейшая техника, а работаем из рук вон… Скверно, в общем, работаем. Вот вы помянули отделы Наблюдения… А если глубже? Если нет у нас гибкой функциональной программы? Ведь не секрет, что наши рабочие методы сплошь и рядом себя не оправдывают. А может быть, вообще дело не в этом и мы и наши методы здесь ни при чем? Может, дело в природной ограниченности функциональных возможностей нашего мозга?

— Э-э… в каком смысле «природная ограниченность»? — осведомился Никольский.

— В прямом. Или, если хотите, в буквальном. Природа, видите ли, сконструировала мозг в условиях Земли и для земных условий. Насчет космических она в силу известных причин просто не думала. За нее теперь думаем мы. И думаем, как показала практика, плохо, потому что думать нам приходится мозгом сугубо земным, который с грехом пополам разобрался в домашних проблемах родимой планеты. Да и то…

— Но ведь то, о чем вы говорите, тоже входит в сферу «домашних проблем», не так ли?

— Да, но с космической спецификацией. Разница есть. — Фрэнк уже пожалел, что затеял эту дискуссию: шеф тяжело ворочался в кресле, прямо-таки излучая неудовольствие.

— Свой резон в этом, конечно, имеется, — согласился Никольский, и в глазах у него отразилось нечто такое, что Фрэнка задело: нечто вроде терпимости страуса к экспансивным выходкам молодого наглого воробья. — Размышлять земным умом над загадками космоса действительно… э-э… неудобно. Если я правильно понял, вам очень не нравится слабая приспособленность нашего мозга к оперативным оценкам космических неожиданностей. Кстати, мне тоже. Вы имеете предложить что-нибудь… гм… позитивное?

— Позитивное, негативное… — Фрэнк вздохнул. — Я ничего такого не предлагаю. Я не имел в виду что-нибудь предлагать. Я ведь о чем говорю. Пока не задумываешься над стратегическим смыслом наших усилий, работать приятно и увлекательно. Но уж если задумался… Понимаете?

— Понимаю. Вы недавно работаете в системе нашего Управления?

— Да. Но задуматься, как видите, успел.

— Это пройдет, — пообещал Никольский. — Я имею в виду вашу склонность к отчаянию. Непременно пройдет, как только вам выпадет случай проявить свои деловые качества.

— А можно полюбопытствовать, из какого источника вам удается черпать этот субстрат оптимизма?

— Из опыта.

— А опыт не подсказывает вам, что перед любой мало-мальски серьезной угрозой оттуда… — Фрэнк покрутил пальцем над головой, копируя памятный жест Вебера, — мы, в сущности, безоружны? Действительно, что мы имеем на вооружении? Да ничего стоящего… — пардон! — за исключением деловых качеств. Кстати, буквально на этой неделе двое наших сотрудников — я уж не трогаю ваш филиал — успели свои деловые качества продемонстрировать. И теперь, как остроумно предполагает мой проницательный шеф, дело за мной.

Фрэнк покосился на шефа. Гэлбрайт безмолвствовал. Лицо у него шло пятнами, в глазах бродило бешенство, но держать себя в руках он умел. Лицо Никольского, напротив, смягчилось и подобрело. Отчего оно так смягчилось и подобрело, можно было лишь строить догадки. Старик консультант сидел по-прежнему неподвижно и смотрел почему-то на Гэлбрайта. «Консультант по вопросам морали безмолвия», — мельком подумал Фрэнк и решил, что язык все-таки надо попридержать. «Иначе меня понесет, — думал он, — и мне будет плохо. Шеф явно созрел, чтобы сделать мне плохо…»

— Я слушаю вас, продолжайте, — сказал Никольский.

— Спасибо, — искренне поблагодарил Фрэнк. — Воспользуюсь. Я говорю неприятные вещи, но мне нужно, чтобы меня наконец кто-то выслушал…