Как говорится в этих трагедиях: «Кровь требует крови». Так пусть это будет кровь теленка.

* * *

Вторая версия утверждает, что, оставив школу, Шекспир работал писцом или клерком в суде. Она была сформулирована достаточно поздно — в конце XVIII века — Эдмундом Мэлоуном, который, прежде чем стать шекспироведом, был адвокатом. Так хорошо владеть терминологией судопроизводства невозможно, не имея профессионального опыта, — решил он. Его мнение было очень веско поддержано в XX веке Э. И. Фриппом.

У этой версии есть пусть непрямая, но зацепка в прижизненных свидетельствах — в предисловии Томаса Нэша к романтическому повествованию Роберта Грина «Менафон». Понося там неких «ночных ворон», он говорит о том, что зря они оставили профессию судебного клерка (Noverinf)… Известно, что к таковой наследственно принадлежал Томас Кид, но здесь речь идет во множественном числе, о «воронах». Образ, в котором памятно предстанет под пером самого Грина — Шекспир.

Предположение о том, что Шекспир работал в суде, подтвердила и графологическая экспертиза, давшая заключение, что его почерк обнаруживает профессиональную выучку. К сожалению, разные графологи дают разные заключения: одни видят профессиональный почерк, другие — почерк человека, едва обученного грамоте. Так что те, от кого биографы ожидают уточнений, своими выводами лишь запутывают вопрос.

И, наконец, еще одно в высшей степени гипотетическое свидетельство из той области, в которой идет интенсивный поиск, — книга из библиотеки Шекспира. Она могла бы быть самой ранней у него — свод юридических текстов «Archaionomia», выпущенный в 1568 году известным юристом Уильямом Лэмбардом. Зачем Шекспиру мог понадобиться этот сборник земельных документов преимущественно XI века на латыни и древнеанглийском? Но на нем есть позднейшая надпись, сделанная посторонней рукой: «Мистер Уильям Шекспир жил в доме № 1, Литл Краун, Вестминстер, возле Дорсетских ступеней, Сент-Джеймс-парк». Надпись, которая должна выглядеть как владельческая, — или просто сделанная кем-то для памяти? На всякий случай и это странное упоминание шекспировского имени следует взять на заметку и учесть как косвенное доказательство его связи с юридической профессией.

Итак, Уильям мог помогать отцу, будучи его подмастерьем или подмастерьем у мясника; в делах городского совета, что было совсем не лишним, если считать Джона Шекспира неграмотным… Однако грамотный или неграмотный, но в те годы, когда Уильям мог быть клерком, Джон уже не заходил в совет и избегал появляться публично даже в церкви, за что бывал наказан. И тем не менее эти два мотива неплохо уживаются в хронологической последовательности, и каждый по-своему находит подтверждение в пьесах: первый, подкрепленный декламацией в духе «кровавой трагедии», второй — в характере шекспировской метафорики, которая едва ли не чаще всего заимствует второй член сравнения из области судопроизводства и юриспруденции.

Остается еще третья версия того, чем Шекспир мог заниматься, оставив школу. Она может похвастаться и достаточной древностью, и тем, что получила дополнительное подтверждение в документах, обнаруженных лишь в XX столетии. Джон Обри завершает свои заметки о Шекспире утверждением, что «в молодые годы ему довелось побывать учителем в провинции» (country).

Эти версии можно рассматривать как взаимоисключающие или взаимодополняющие, сплетенные в более сложный сюжет. Всё зависит от того, как решать основной вопрос ранней биографии Шекспира — когда, как и при каких обстоятельствах он покинул Стрэтфорд?

Рассмотрим основную легендарную версию того, какие обстоятельства могли побудить Шекспира к отъезду. В сюжете шекспировского жизнеописания она представляет собой вставную новеллу, разраставшуюся на протяжении веков и преломленную несколькими жанрами.

Освещение событий всегда зависит от того, в каком жанре о них повествовать. Одно и то же событие может быть увидено эпически, сентиментально или анекдотически. Историю отъезда или бегства Шекспира из родного города рассказывали так долго, что ей пришлось адаптироваться к меняющимся повествовательным стратегиям.

Самая ранняя по времени записи версия извлечена из заметок Ричарда Дейвиса. В руки этого священника, выпускника Колледжа королевы в Оксфорде, попали материалы к биографиям английских поэтов, в том числе Шекспира, собранные другим священником, уже умершим, — Уильямом Фулменом. Несмотря на свою краткость, его рассказ несет явственный отпечаток двух жанров — городской сплетни и литературного анекдота:

Стрэтфордская история, известная и из других источников, сводится к тому, что Шекспир браконьерствовал в поместье сэра Томаса Люси Чарлкот, расположенном в четырех милях от города.

Что касается литературной мести, то здесь Дейвис что-то забыл и перепутал, но в целом понятно, что он имеет в виду. Судья Клодплейт — ошибка памяти. Это не шекспировский герой, а персонаж из пьесы Т. Шэдуэлла, современной не событию, а повествованию о нем, что еще раз подтверждает необходимость делать поправку на повествовательные стратегии рассказчиков. У Шекспира есть другой судья — Шэллоу, приездом которого в город, где находится одна из королевских резиденций, начинается комедия «Виндзорские насмешницы». Он прибыл с жалобой на сэра Джона Фальстафа, утратившего величие в роли шута Времени, которое сопутствовало ему в хронике «Генрих IV». Теперь он даже не шут, а клоун, кончающий свою сюжетную судьбу в корзине с грязным бельем. Но от этого Фальстаф не стал меньше бесчинствовать, в чем его и обвиняет судья Шэллоу:

А открывается пьеса беседой на тему, какой великий человек судья Шэллоу. На его гербе, хвастается племянник судьи Слендер, — «двенадцать серебряных ершей». Его собеседник, пастор Эванс, родом из Уэльса (этим подчеркивается, что он не улавливает тонких языковых различий), переспрашивает удивленно: «Двенадцать серебряных вшей?» И получив подтверждение (поскольку его валлийское произношение звучит неотчетливо для английского уха), ищет благовидное объяснение подобной странности: