Театрализация сопутствовала обучению, она предполагалась самим принципом подражания. Театральной сценкой могло обернуться все что угодно вплоть до обычного и регулярного телесного наказания перед классом. Об этом свидетельствует школьный анекдот той поры. Вознеся над оголенными ягодицами провинившегося школьника розгу, учитель провозгласил: «Так начнем обряд бракосочетания между ягодицами, принадлежащими такому-то приходу, и розгой нашего прихода». На что один из присутствующих возразил: «Однако согласие сторон не было достигнуто». Остроумный ответ на сей раз отменил экзекуцию.

Кроме театральности и остроумия, в этом анекдоте есть и суровая школьная правда: золотая Цицеронова латынь и в гуманистической школе не постигалась без розги. Но помнилась крепко.

Против этой системы отпущено много шуток — и в последующие века ей высказано много горьких упреков по поводу засушивания мозгов. В шекспировские времена мозгам удавалось выживать и даже приносить яркие латинские плоды, как, например, в случае с одним из учеников священника Бретчгёдла (того самого, что крестил Шекспира) — Браунсвордом (одно время он преподавал в школе Стрэтфорда). Еще в XVI веке он будет упомянут рядом с Шекспиром в ряду поэтов, прославивших Англию: Браунсворд — своими латинскими стихами, Шекспир — пьесами и «сладчайшими сонетами».

Программа грамматической школы предполагала, что в течение нескольких лет ученик говорил на латыни, что в течение этих лет он не только прочел на языке оригинала, но запомнил наизусть прозаические и стихотворные тексты римских авторов, научился переводить их стихами и прозой, анализировать их грамматический строй, риторические приемы, понимать и воспроизводить основные тропы.

Что за пределами этих умений и объема знаний предполагают шекспировские пьесы? Разве только то, что и за школьным порогом Шекспир не перестал вспоминать и обдумывать классическую литературу. Подражание ей, начатое в классе, он продолжил на сцене публичного театра.

Шекспир не мог не посещать грамматическую школу в силу социального положения своей семьи. Не менее убедительно о том же свидетельствуют пьесы.

Если шекспировские пьесы противятся тому, чтобы из них вычитывали, какой была вера автора и его иные убеждения, то не менее зыбкой будет эта почва для биографических построений. Наиболее строгие биографы вообще запрещают приближаться к пьесам с подобной целью. Может быть, они и правы, но к чему тогда приближаться? Кроме пьес, у нас немного личных свидетельств. Остается вписывать прерывистый пунктир документальной биографии Шекспира в ткань современной ему истории. Иногда удается восстановить совсем близкий бытовой фон, установить имена людей, которых он не мог не знать, завести на них особое дело. В случае удачи остается впечатление, что мы знаем, в какой дом он вошел, в какой комнате жил, из какой комнаты вышел и где мы его уже не застали.

Остались только пьесы и стихи. Сонеты, конечно, представляют собой особенно сильное искушение для биографа: проверить каждое слово лирического «я» в качестве отзвука шекспировского прямого высказывания. Чем больше искушение, тем большей должна быть осторожность.

Проблема не в том, что творчество Шекспира предлагает нам скупые возможности для построения его биографии: напротив, слишком широкие, прямо-таки безбрежные. Судя по пьесам, он объездил весь мир, позанимался всеми науками, поднаторел во многих ремеслах и профессиях. Но как это могло произойти по пути из Стрэтфорда в Лондон и обратно?

Собрав сведения об английской грамматической школе, об учителях в Стрэтфорде, все-таки хочется услышать, а вспоминает ли сам Шекспир о школе, есть ли среди его персонажей учителя и знатоки латыни?

На этом месте все биографы припоминают слова о школе от разных персонажей, но чаще всего обращаются к наиболее концептуальному высказыванию Жака-меланхолика («Как вам это понравится») из его монолога о семи возрастах человеческой жизни. В соответствии с обобщающей темой монолога образ детства носит эмблематически-всеобщий характер:

Если соотнести эту эмблему с реальными обстоятельствами, то «ползти» Уильяму было недалеко, путь до школы — даже нехотя и медленным шагом — не занимал больше десяти минут. По Хенли-стрит, затем направо и вниз по перетекающим друг в друга Хай-стрит, Чейпл-стрит, названной по имени часовни, принадлежавшей гильдии, не доходя которой высился казавшийся, наверное, недоступно величественным дом Клоптонов — Нью-Плейс. Спорят о том, в каком он был тогда состоянии, поскольку Клоптоны в нем давно не жили, а окружающие дома неоднократно горели, так что их обитатели могли позариться на изобилие строительного материала. Но, может быть, именно тогда в детском воображении зародилась мечта — об огромном доме. Мечта исполнилась: здесь Шекспир будет жить и здесь умрет. Дом не сохранился. Сейчас на его месте — яркий цветник, разбитый по елизаветинскому образцу.

Напротив Нью-Плейс по той же стороне улицы, теперь указывающей своим названием в направлении церкви — Чёрч-стрит, — здание гильдии, такое же, как все, как и родной дом на Хенли-стрит, — серебристый каркас под нахлобученной соломенной крышей. На первом этаже — школа. В комнате и сейчас стоят парты XVI века. А, может быть, за одной из них…

Детей горожан учили бесплатно. Нередко к ним присоединялись дети окрестных джентри, поскольку домашнее образование на равном уровне мог позволить себе только очень обеспеченный человек. Идти до школы было недалеко, но выходить из дома следовало рано. Занятия начинались летом в шесть утра, зимой — в семь.

В «Укрощении строптивой», одной из первых комедий Шекспира, гость сбегает с обряда венчания (во время которого Петруччо начал укрощение Катарины) и на вопрос, возвращается ли он из церкви, отвечает: «Так же охотно, как всегда возвращался из школы» (III, 2). Школьные годы не мыслились в елизаветинской Англии ни как чудесные, ни как счастливые и таковыми не были. Но знания оставались на всю жизнь. И в «Укрощении строптивой» персонажи непринужденно сыплют блестками латинских цитат из школьной программы.

Латинские фразы и аллюзии в шекспировских пьесах чаще всего — из школьных лет. Строчки о плаксивом школьнике, как и весь монолог Жака о возрастах человеческих, взяты из популярного сборника текстов — Zodiacus Vitae. Они помнятся и в середине жизни — в 35 лет. Как уже было сказано, ранняя «Комедия ошибок» — сюжет, взятый из программной комедии Плавта «Менехмы»…

Но, пожалуй, самый развернутый портрет учителя и самое подробное цитирование школьной образованности находим в еще одной ранней комедии — «Бесплодные усилия любви». Она для тех, кто хорошо помнит уроки грамматической школы, а значит, исключает возможность оценить ее шутки большей частью зрительного зала в публичном театре. Лондонские ремесленники и подмастерья в своем большинстве — люди неграмотные или малограмотные, латыни не обученные. Скорее всего, «Бесплодные усилия любви» — свидетельство того, что после первого успеха в Лондоне Шекспир начинает получать заказы для частной сцены, для празднеств в богатых домах, где любят театр. Там вполне уместны и куртуазные игры, и латинские шутки.