— Очнись.

Он стал трясти ее, подошел Уилл Стар. Через несколько мгновений Мэтти открыла глаза. Они были голубые. Как небо Виргинии, горячие и прозрачные, распахнутые и бездонные.

— Я видела ее, — сказала Мэтти. — На берегу, у реки.

Мужчины подождали, пока Мэтти соберется с силами, потом помогли ей встать. Уильям признал ботинки сына, его носки, рукава его исподней рубашки. Он мог бы испытать облегчение оттого, что не одинок в своем горе, но ему стало еще горше. Они вместе отправились к тому месту, где Мэтти видела девочку. Трава была такой высокой, что ребенок мог спрятаться там без труда. Они поискали поблизости, но ничего не нашли. Эвану было стыдно, что он прыгает, как лягушка. Он выглядел смущенным, и Мэтти положила руку ему на плечо.

— Ты так быстро прибежал мне на помощь, — сказала она с благодарностью.

Она хотела его подбодрить, но Эван опустил голову еще ниже, сгорая от стыда за себя. Размышляя позже о том, что такое мучительный стыд, Мэтти всегда вспоминала, как он склонял голову, чтобы не смотреть на нее, словно мир слишком велик, но, кроме одиночества, в нем ничего нет.

Они сели в кружок в том месте, которое обследовали, и стали ждать, не произойдет ли чего-нибудь необычного. Уилл Старр припомнил, что его маленькая сестра приходила сюда и бросала камешки в реку. Он смеялся над ней, когда она говорила, что синий камушек может исполнить желание. Его сестры Эми и Мэри были красавицами, одну забрала река, другая сбежала с чужаком, бросив семью, которая навсегда погрузилась в горе. С третьей сестрой, Оливией, Уилл поссорился много лет назад. Уилл прислонился головой к стволу березы и закрыл глаза. Скоро он уже похрапывал.

— Ты думаешь, она хочет нам что-то сообщить? — спросила Мэтти у Эвана Партриджа, имея в виду привидение, которое только что видела. — Может, она хочет отвести нас в другой мир?

Эван не знал. Он даже не был уверен в существовании духов и привидений.

— Может, это всего лишь игра света и тени среди деревьев? И мы принимаем за человеческую фигуру тень?

— У нее была кукла. Я видела у нее в руках куклу. Разве тени играют в куклы?

— Не думаю, — улыбнулся Эван.

— А я вообще не знаю, что и думать. Вообще, — сказала Мэтти.

Она подумала, каково это, утонуть, и что при этом чувствуешь. Как вода заполняет рот, горло, как ты опускаешься на каменистое дно, где вода такая зеленая и холодная, угри ведь любят прохладу. Ты открываешь глаза и видишь небо сквозь толщу воды, и все переворачивается наоборот. Может, само время обратится вспять, совьется, словно нить в клубок.

Вот чего она хотела. Свернуть жизнь обратно, словно ее и не было. Мэтти приблизилась к реке, пока ее свекр и одноногий мальчик лежали, вытянувшись на траве. Она сняла тяжелые ботинки и носки, расстегнула платье и стянула его через голову. Эван приподнялся в траве, во рту у него пересохло. Чего ему только не чудилось после возвращения с войны: и голуби, вспархивающие вверх, и лицо брата. Может, это еще одна галлюцинация: обнаженная Мэтти Старр, ее плечи, ноги, спина?

Мэтти обернулась и посмотрела на него. Нет, она была настоящая, все в порядке. Эван с трудом встал на ноги. Течение было такое сильное, один шаг — и ее снесет. Если он не поспешит, то ему останется только молча смотреть, как ее уносит река. Эван не хотел примириться с тем, что его удел таков и другим быть не может: беспомощно стоять и смотреть. Оттого, что он инвалид, он не перестает быть мужчиной. Он помчался к обрыву. Он сосредоточил все силы, всю волю на том, чтобы успеть, и успел. Его руки обхватили ее. Она прыгнула, увлекая его за собой. Они падали медленно, сплетясь в этом странном объятии. Всплеск был еле слышным. Они погрузились в реку, словно растаяли. Вода оказалась холодней, чем они воображали: в горах таял снег.

Вокруг все было зеленым. Пузыри воздуха словно облачка. Облака словно белые камни, запущенные ввысь. Эван одной рукой обхватил талию Мэтти Старр, а другой крепко уцепился за бревно, выступавшее над водой. Отплевываясь, они вынырнули на поверхность. Они оказались в тихой заводи, отгороженной от сильного течения плотиной из бревен. Солнце играло среди волн. Воздух был влажный и душистый. Мэтти обвила руками его шею. Поцеловала его, потом оттолкнула. Увидев выражение его лица, снова поцеловала. Просунула язык ему в рот, целуя все крепче и крепче. Рубашка соскользнула с ее плеч, и Мэри не стала подбирать ее. Та поплыла, словно белая лилия. Заводь была мелкой, так что они могли бы встать на ноги, но легче было парить в воде. Она взяла его руки и положила между своих ног. Позволила ему снять с себя панталоны. На берегу сидели лягушки, на мелководье резвились головастики. Она шепнула Эвану, что очень этого хочет, и он вошел в нее. Он видел, как она закрыла глаза, откинула голову. У них не было ни другого места, ни другого времени. Ни прошлого, ни будущего. Мошкара воронкой вилась над рекой. Эван слышал только шум воды. Он подумал о привидении в синем платье с босыми ногами. Подумал, как голуби вспархивают в небо, вспугнутые перестрелкой. А потом он ни о чем не думал — только о том, что, несмотря ни на что, он еще жив.

Прожив свою жизнь до половины, моя мать начала новую жизнь. Такое часто случается в нашем городе. Блэкуэлл находится в глубине округа Беркшир, где погода и люди непредсказуемы. В городе живут потомки первых поселенцев, основателей города. Они часто заключали браки между собой, поэтому среди женщин много рыжеволосых, с огненным темпераментом под стать цвету волос. Мужчины высокие, спокойные, хорошие почти во всех отношениях. Все собаки в городе одной породы — колли, умные, быстрые собаки, они пасут коров и овец, откликаются на особый свист, словно птицы, и понимают не только речь, но и песни.

Есть в городе, конечно, и новые обитатели — из тех, кто направлялся на запад, но путь в Огайо или Колорадо преградили горы. Никто не знает, сколько народу осело в городе, просто скрываясь от кого-то или чего-то. Моя мать, например, рассказывала всем, что она была школьной учительницей, родилась в Англии, в Манчестере, а училась в Бостоне. Говорила, что ее зовут Элинор Бук. Раз она так говорила, то люди ей верили. В ту пору в Блэкуэлле была единственная школа, которая состояла из единственного помещения, и моя мать преподавала там все предметы для всех классов. Городской совет с радостью принял ее на работу, когда она в один прекрасный день появилась с маленьким чемоданчиком и без всяких рекомендаций. Почерк у нее был прекрасный, буквы сочные, чувственные, что выдавало ее натуру. Ей выделили коттедж за домом Брэди, самым старым в городе. Первое время после приезда она часто проводила ночи в саду. Люди думали, что воют койоты или одна из немногих пантер, оставшихся в лесу, но это плакала, стоя в саду, моя мать.

В большом доме жил один человек — Исаак Партридж. Его отец, потомок основателей города, потерял ногу на Гражданской войне и после возвращения женился на вдове с детьми. Все они перешли в лучший мир, из семьи в живых остался только Исаак. Мужчина лет сорока, холостяк. Моей матери еще не исполнилось тридцати. Все видели, какая она красавица, хотя она изо всех сил старалась это скрыть. Она носила бесформенное черное платье и стягивала волосы в пучок, чтобы казаться солиднее. Но ночью, выходя в сад, она становилась молодой. Опять становилась такой, какой была, когда убила в Бруклине моего отца.