Он нажал было на газ, но передумал. Куда? Зачем? Приехали... Сейчас, ещё минутку посижу... Он вспомнил, как бывшая жена пришла домой и сказала: «Меня сбила машина».

Манко ошарашенно глянул на неё, грязное платье, на лице то ли грязь, то ли потёки косметики... «А зачем же ты домой пришла?» — спросил Манко. Она это тоже ему потом вспоминала, всю их совместную жизнь, рассказывала знакомым. Шутка, в которой, однако, была её доля... То есть судьба её вся, значит, в этой шутке была, ох и тяжёлая у неё была судьба... С таким мужем... Хотя ясно же, что он имел в виду: почему сама пришла, почему не скорая привезла, не такси... Да она это прекрасно и сама понимала, просто придиралась всегда к его словам... Больно образованная была... Слишком вумная, — говорила мать... Манко думал было сменить частоту волны в приёмнике, или поставить диск, но странная музыка умолкла, диктор сказал, что это была композиция «Поп-механики» Сергея Курёхина...

«Курёхин, — подумал Манко, — сколько лет, как его нет в живых, а поди ж ты, ставят... А могло ведь ещё раньше не быть, если бы я тогда не остановил ребят...»

В восемьдесят восьмом году Манко пошёл со своими хлопцами на концерт «Поп-механики»... В Алуште, какой-то там был фестиваль... Сыпа накануне был на Цое, и Сыпе понравилось. Главное — он сказал, что видел впервые в жизни, как менты танцевали на стульях... Ну и пошли на следующий день на «Поп-механику», чтоб такое увидеть... А там вообще не было ментов, народу на концерт пришло не так много, ползала... Курёхин вышел на сцену и сказал: «Мы рады, что вы пришли на наш концерт. Все музыканты нашего ансамбля наркоманы и гомосексуалисты. Некоторых из нас на время выпустили из психиатрических больниц, некоторых с кладбищ...»

Странно было это вспоминать теперь, но интересно, Манко даже приглушил звук в приёмнике... Пацаны весело переглянулись, но никто не хохотнул, ждали, что будет дальше... А дальше на сцену вышли музыканты, выбежал Гаркуша — Курёхин специально его позвал с собой на этот концерт, — и началась какая-то бредятина... Типа беспредел... На музыку никто и внимания не обращал... Манко вспомнил сейчас, как на сцену вышли два долбоёба, один с молотом, другой с серпом — и начали сражаться... Это не понравилось его друзьям, не из идейных соображений, нет. «Хуйня какая-то», — сказал Сыпа... Манко пожал плечами, мол, посмотрим, что дальше будет... Дальше Курёхин минут двадцать играл на рояле что-то типа собачьего вальса, а потом залез под рояль, повис под ним, схватившись руками и стал его ебать... Ну то есть делать вид, что он ебёт рояль... И вот это уже ребятам совсем не понравилось... «Это ж он показывает, что нас наебал!» — повторяли друг за другом теперь уже несколько голосов — всё это переходило в возмущённый ропот, а потом, когда внезапно Курёхин объявил, что на этом концерт окончен, Сыпа вскочил и закричал: «Деньги давайте назад!» Манко потянул его за руку, но тот стряхнул и остался стоять... Гаркуша, который под конец метался уже не по сцене, а по залу, увидев возмущённых качков в белых майках, стремглав помчался к сцене... Сыпа стал убеждать друзей, что так просто это нельзя оставить... Больше всего Сыпу возмущало то, что они заплатили по пять рублей за билет... В те времена это была запредельная цена, обычно стоило два рубля, ну три от силы... А здесь, значит, за пять должно было быть что-то особенное... А вместо этого — халтура... «Совсем оборзели! Они же играли всего сорок минут! — кричал Сыпа, — что это за концерт? Нас тут держат за лохов, Ман, это нельзя им спускать, слышь?» «А ты хотел бы, чтобы это продлилось два часа? Ты и сорок минут-то еле выдержал», — пробовал его утихомирить Манко. «Неважно! Мы заплатили за полный концерт! Пускай возвращают деньги, или мы будем их, блядь, учить!» Сыпа ударил кулаком свою открытую ладонь, резко развернулся, снова запрыгнул на сиденье и закричал: «Пацаны, они должны вернуть нам деньги за билеты! Вы согласны?» Его призыв получил довольно широкую поддержку публики, потому что большую её часть составляли такого же примерно вида пацаны, как Сыпа, у поклонников Курёхина в то время, очевидно, не было денег, чтобы платить за билет пять рублей... Но Манко с помощью демагогии смог выпустить пар, заболтать Сыпу так, что, когда тот спохватился, автобус с «Поп-механикой» уже уехал... Потом, когда через несколько лет он узнал, что Курёхин умер, Манко подумал, что его таки настигли разгневанные зрители... Но оказалось, что Курёхин умер от болезни, по крайней мере, так сказали, а Лёне Манко трудно, как всегда, было поверить, что кто-то может умереть молодым от болезни, может быть, потому что сам он никогда не болел, а до тридцати лет вообще не знал, что такое температура... Чтобы это узнать, съел однажды кусок сахара, полив его йодом — так ему посоветовал одноклассник, но всё равно ничего не поднялось, тридцать шесть и шесть было на градуснике...

Он вышел из джипа и пошёл по набережной, чувствуя странное возбуждение во всех мышцах. Глядя на взрослые тренажёры, стоявшие в парке среди детских каруселей, Манко подумал, что чувство, которое он испытывает, что-то напоминает... Тренажёры были настоящие, списанные, очевидно, из авиации, где на них тренировались пилоты и космонавты. Это были полые шары из арматуры, в которых человек мог вращаться вокруг всех своих осей. Как на рисунке Микеланждело, или да Винчи, который, кажется, вообще служит эмблемой человека... Манко когда-то тоже там вращался, ходил в авиаклуб... А сейчас ему хватало даже просто смотреть на этот тренажёр, при этом он думал, что пока он не ушёл из бокса, было проще... Он тогда шёл на руках и на ногах... Руки упирались в размазанного в воздухе противника, окружавшего его со всех сторон, а ноги ощупывали почву под ногами, это была очень чёткая позиция... Жизненная, да, а потом, когда он ушёл с ринга, всё приняло совсем другие формы, вплоть до давешнего чувства на дороге, когда ему показалось, что он завален лавиной и не знает, где верх, где низ... Манко понял, что лицо спавшего на дороге парня он уже не может вспомнить... Он зашёл наугад в какое-то кафе, взял сто грамм. Там играла музыка, и Манко расслышал слова: «Я отражаюсь в зрачках зверя... Алушта — пауза между смертью и смертью...»

Он выпил водку и пошёл быстрыми шагами прочь, уже на улице вспомнил, что не расплатился, но возвращаться не стал. Может быть, «Алушта» ему просто послышалась? Скорее всего, — подумал он, — но что тогда там было — в песне? Алушта, галушка, баклуша... Он не мог найти рифму... Опушка? Может быть, опушка, — подумал он, — а может, и Алушта была, что мы вообще знаем... Он вспомнил, что кто-то ему говорил от чего умер Курёхин... Рак сердца... Так не бывает, — сказал тогда Манко, — или-или... Он действительно думал, что умирают либо от рака, либо от сердца, но так, чтобы это сошлось в одном... Манко подумал, что за Курёхина надо выпить, за упокой души, хоть он и не понимает эту музыку... Он вернулся в кафе, взял ещё сто... Ему вспомнился его родной дядя — который и привёл его впервые в секцию бокса. У дяди не было своих детей, и он, что называется, «отдавал Лёне всю душу»...

Манко вспомнил, как дядя вёл бой с тенью и сломал себе нос... Странно было это вспоминать, особенно во время похорон... Дядя давно умер, но не молодым, как Курёхин, а в приличном для смерти возрасте... Манко на похоронах представлял себе дядю в шляпе, сражающегося с тенью на кирпичной стене в их дворике... Дядя это делал, ожидая, когда придёт домой его брат, отец Манко, что-то нужно было дяде от него в тот вечер, он зашёл без звонка, не застал дома... Вышел во двор и стал, чтобы убить время, боксировать со своей тенью... А потом пришла семья Манко и увидели родственника на скамейке с кровавым лицом, отец закричал: где, кто... Смешно на самом деле, — подумал Манко, — но это мог только дядя Коля, я на такое не способен, даже при всей ситуации... Вот только не нравится мне это чувство... Странная такая круглая клетка... Манко стоял рядом с тренажёром, сжимая руками рёбра-рельсы, которые, закругляясь вверху, резали небо на синие ромбы. Потом отпустил их и пошёл не совсем твёрдым шагом по набережной. Увидел табличку со словами «Номера с питанием» и свернул в калитку какого-то санатория, или бывшего санатория, ему было теперь уже совершенно по сараю, и через десять минут он ввалился в белую комнатку и, не раздеваясь, рухнул на кровать, которая издала громкий стон. Прежде, чем заснуть, Манко вспомнил рассказ отца о том, как когда-то в молодости в общественном туалете на него обрушилось стекло. Выпало из рамы — само по себе, может от ветра, и упало на отца огромными осколками. У стоявшего рядом человека так порезало детородный орган, что еле сшили, и никакой он теперь был не детородный...