Два помощника шерифа вошли в дом вместе с Эмили Баркер, матерью Джоша. Тео дождался, пока она не выжмет из сына дух родительскими объятиями, после чего успокоил ее, что все будет в порядке, и быстро смотал удочки. Спускаясь по ступенькам, он заметил, что на передней шине «вольво» поблескивает что-то желтое. Тео оглянулся, не выглядывает ли наружу кто из полицейских, присел и сунул руку в нишу шасси. Наружу он вытащил клок желтых волос, зацепившийся за угол пластикового молдинга. Тео быстро сунул волосы в карман рубашки и сел в машину. Клок бился у его сердца, как живой.

Малютка Воительница Чужеземья признала, что без медикаментов она бессильна, а жизнь ее стала неуправляемой. Молли поставила галочку в синенькой брошюре «Анонимных наркоманов», которую до сих пор хранил Тео.

— Бессильна, — пробормотала она, припомнив тот раз, когда мутанты приковали ее к скале в логове барсукопотама. Это случилось в «Чужеземной стали: мести Кендры». И если бы не вмешательство Селькирка, главаря Пиратов Песков, ее кишки до сих пор коптились бы на соляных сталагмитах в вонючей норе.

— Обидно, а? — сказал закадровый голос.

— Заткнись, на самом деле этого не было. — Или было? Ей все помнилось будто наяву.

С закадровым голосом у нее проблема. Одна, зато какая. Если бы все сводилось только к эксцентричному поведению, можно было бы забить до первого числа следующего месяца, а потом начать пить медикаменты снова, и Тео ничего не заметит. Но раз появился закадровый голос, дело труба. Молли вновь обратилась к синей книжице «Анонимных наркоманов» — Тео не выпускал ее из рук, когда пытался преодолеть свою страсть к дури. Постоянно твердил, какие шаги предпринимать и как без них в жизни и шагу ступить не может. А ей теперь требовалось хоть какое-то подкрепление, чтобы не так проворно размывалась линия между Молли Мичон, организатором рождественских вечеринок, пекарихой печенюшек и удалившейся от дел киноактрисой, — и Кендрой, истребительницей мутантов, проламывательницей черепов и соблазнительницей воинов.

— «Шаг Два, — читала Молли. — Научись верить, что твое здравомыслие может восстановить некая сила, которая больше нас самих».

На минуту она задумалась и выглянула в окно хижины — не приближаются ли фары Тео. Ей очень хотелось надеяться, что все двенадцать шагов она освоит до его приезда.

— Моей высшей силой будет Ниггот, Бог Червей, — объявила она, схватив с кофейного столика сломанный палаш и грозя им телевизору «Сони», который угрюмо насмехался над ней из угла. — Во имя Ниггота пойду в атаку я, и горе любым мутантам или Пиратам Песков, кто осмелится перейти мне дорогу, ибо жизнь их будет принесена в жертву, а окровавленные яйца украсят тотемный столб в моем жилище.

— И нечестивцы побегут в ужасе пред величием твоих испятнанных грязью и изящных по форме ляжек, — произнес закадровый голос с несгибаемым энтузиазмом.

— Это само собой, — откликнулась Молли. — Ладно, Шаг Три. «Обрати свою жизнь к Господу и да познаешь ты Его».

— Нигготу потребна жертва, — вскричал закадровый голос. — Член человеческий! Отчекрыжь его от своего тела и насади, еще трепыхающийся, на яростный лиловый рог Бога Червей.

Молли затрясла головой, чтобы немного нарушить равновесие закадрового голоса.

— Чувак, — произнесла она.

Молли редко называла кого-либо чуваком. Тео подхватил это словцо, патрулируя площадку для скейтбордистов Хвойной Бухты, и теперь пользовался им для того, чтобы выражать неверие в чью-либо дерзость на словах либо на деле. Правильная интонация при этом подразумевала: Чува-ак, я тебя умоляю, ты, должно быть, пошутил или галлюцинируешь, а может, то и другое сразу, если предлагаешь мне такое. (В последнее время Тео опробовал на практике другое выражение: «Ё, это дрыщ, ё». Однако Молли запретила мужу пользоваться им за пределами дома — поскольку, отметила она, мало что может так оконфузить, как хип-хоповый жаргон из уст сорока-с-чем-то-летнего белого дятла. «Тогда уж альбатроса, ё», — поправил ее Тео.)

Таким образом обчуваченный, закадровый голос убавил рвения:

— Тогда — палец! Отсеченный перст Малютки Воительницы…

— И не надейся, — ответила Молли.

— Значит, локон! Нигготу потребна…

— Я собиралась зажечь свечу — как символ того, что вверяю себя своей высшей силе. — И чтобы подтвердить искренность намерений, Молли взяла дешевую зажигалку и запалила одну из ароматизированных свечек, которые держала на подносе в центре кофейного столика.

— Тогда сопливый «клинекс»! — не унимался закадровый голос.

Но Молли уже перешла к четвертому шагу.

— «Проведи полную и бесстрашную духовную инвентаризацию себя». Понятия не имею, что это значит.

— Ну пусть меня выебет в ухо слепая мартышка, если я въехал, — подтвердил закадровый голос.

Молли решила, что даже признавать поддержку с этого фланга будет слишком роскошно. В конце концов, если шаги из книжки помогут — а надежда на это была, — закадровому голосу вообще недолго осталось. И она принялась лихорадочно перелистывать брошюрку в поисках разъяснений.

По дальнейшем чтении выяснилось, что нужно составить список всего, что не так с твоим характером.

— Впиши, что ты совсем с катушек слетела, — подсказал закадровый голос.

— Есть! — сказала Молли.

И тут же заметила, что книжка рекомендует еще составить список того, что терпеть не можешь. Молли не совсем понимала, как это ей пригодится, но за пятнадцать минут заполнила три страницы всевозможными обидами, включая обоих родителей, Налоговое управление США, алгебру, преждевременные эякуляции, добрых домохозяек, французские автомобили, итальянские чемоданы, юристов, упаковки компакт-дисков, тесты на коэффициент интеллекта и того задрота, который на коробках воздушной кукурузы написал предупреждение: «Осторожно: при нагревании содержимое может оказаться горячим».

После чего остановилась перевести дух. Когда она перешла к Шагу Пять, двор осветился лучами фар. Они замерли на фасаде хижины. Тео вернулся домой.

— «Шаг Пять, — читала Молли. — Исповедуйся своей высшей силе и другому человеку в точной природе своих заблуждений».

Едва Тео шагнул в хижину, Молли развернулась к нему со сломанным палашом в руке. За спиной у нее горела коричная свеча, зажженная в честь Ниггота, Бога Червей.

— Исповедуюсь! — выкрикнула она. — Я не платила налоги с девяносто пятого по двухтысячный год, питалась радиоактивной плотью мутантов и презираю тебя, как никого на этом свете, за то, что ты не присаживаешься на корточки, когда писаешь!

— Привет, милая, — сказал Тео.

— Заткнись, подбабок! — ответила Малютка Воительница.

— Стало быть, никто мне «вольво» не вымоет?

— Тихо! Я тут исповедуюсь, неблагодарный.