В самый день состязаний Полла волновалась гораздо сильнее, чем год назад, готовясь к собственному выступлению. Зато Лукан, накануне побывавший у них, казалось, не волновался совсем и был твердо настроен на победу.

И вновь они ехали в карруке, с трудом протискиваясь по узким, кривым, наводненным народом и повозками улицам Города. На этот раз путь был короче, пересекать реку было не нужно. Обширный театр Помпея высился среди окружавших его садов с портиками и торговыми палатками подобно горе, поднимающейся над поросшей кустарником равниной. Аргентарий стал рассказывать, что многие осуждали Помпея за то, что он его построил. Иметь в городе театры считалось предосудительным, для зрелищ каждый раз возводили лишь временные деревянные ряды. И еще он рассказывал о том, что тут же, рядом, в примыкающей к театру курии Помпея, позднее пал от рук заговорщиков Юлий Цезарь…

И снова была прохладная гулкость театра, слаженные песнопения молебствий, волнение выступающих, мелькание в толпе статных августианцев. Зрители на этот раз были рассажены по всем правилам: сенаторы отдельно, всадники отдельно, причем мужчины и женщины тоже порознь. Полла с Цестией и присоединившаяся к ним Аргентария Старшая оказались в первом ряду зрительских мест для знатных женщин, начинавшихся прямо за орхестрой. Эти места им указал театральный распорядитель.

От волнения у Поллы все плыло перед глазами. Нет, она точно не волновалась так в прошлом году! Но ведь тогда это была всего лишь праздная попытка увлечь своим чтением слушателей. Сейчас же от исхода состязаний зависела ее судьба: немедленное воссоединение с любимым или еще год неизбывного томления. Но она-то выдержит, ей некуда деваться, а вот он… Среди стольких соблазнов, среди вольных развлечений цезаря, о которых ходили разноречивые толки…

Один за другим на сцену выходят состязающиеся. Вот и он, ее жених. Держится уверенно. Только знакомое ей подергивание мускула на его щеке выдает внутреннее напряжение. Взглянул в ее сторону – она поймала его взгляд – и слегка улыбнулся. Вот он, запрокинув голову, читает нараспев, подчеркивая ритм стиха. Полла слушает его чтение, тонет в мощном ритмичном потоке и вновь не может связать в сознании слов, но не потому, что стихи плохи – нет, она чувствует, что они прекрасны! Но она боится, что сейчас он запнется, что-то забудет… Нет, выступление проходит без единой помарки. Рев одобрения рассеивает малейшие сомнения: он лучший! И судьи не могут считать иначе. Вот только как выступит цезарь?..

Нерон выходит на сцену. С прошлого года он стал еще мощнее. Какая-то неприятная печать лежит на его лице… Но Полла гонит прочь возникающие сомнения. Ведь и Лукан ей тоже не понравился с первого взгляда, но она ошибалась, зато теперь она любит его всем сердцем! Цезарь настраивает лиру и начинает петь. Нет, это уже не так плохо, как в прошлом году. Видимо, он усердно занимался и кое-чему научился. Откровенных срывов голоса нет, хотя все равно покрыть пространство театра он не в состоянии. Пение звучит натужно и вымученно. Однако по окончании его выступления театр неистовствует, больше всех усердствуют августианцы. Шиканья и улюлюканья уже не слышно, но причиной тому не столько возросшее мастерство цезаря-певца, сколько страх перед участью, постигшей прошлогодних недовольных.

Как ликовало сердце Поллы, когда глашатай объявил о победе ее Лукана! А потом настал тот незабываемый миг, когда Лукан, увенчанный золотым венком, спустился со сцены и, миновав ряды сенаторов, подошел к ней и передал в ее трепещущие руки сияющую драгоценность. Полла слышала, что где-то у нее за спиной произносят ее имя. Она и не предполагала, что оно может быть кому-то известно, ей всегда казалось, что она – маленькая девочка, живущая незаметно и никому неведомая. От смущения она опускает голову, мечтая скрыться от этого шепота, одобрительных кликов, рукоплесканий. Но, как бы то ни было, эта победа и этот неожиданный миг испытания всеобщим вниманием открывают дорогу к ее счастью.

Полла с трудом помнила, как ее куда-то позвали, как они с Луканом рука об руку – непривычное и сладостное чувство! – шли по переходам театра, среди приветствовавшей их толпы, и за ними едва поспевали бабушка Цестия, мать и служанки, а Аргентария, похоже, рядом не было… Как внезапно она очутилась перед цезарем и тот вблизи показался ей просто огромным, хотя был не выше среднего роста. Цвет его лица был розовый, какой бывает у рыжих, и по щекам частой россыпью разбегались веснушки. Маленькие близорукие глаза, зажатые в щелки мясистыми щеками, казались совсем бесцветными, а выдающийся нос напоминал хищный клюв чайки.

– Что же ты, друг Лукан, скрывал от нас такую дивную жемчужину? – произнес Нерон со сладкой улыбкой, сразу сделавшей его похожим на сытого кота. – Негоже, негоже…

Полла хотела было ответить, что в прошлом году выступала на Ювеналиях, но язык ее словно прилип к гортани.

– Моя невеста целомудренна и воспитана в строгих правилах, о цезарь! – ответил Лукан с поклоном. – Поверь, я бы не таил ее, если бы не правила ее дома, согласно которым сам я лишь изредка имел удовольствие лицезреть ее. Но теперь моя победа открыла нам путь к ничем не стесняемому блаженству. В ближайшее время состоится наша свадьба, и ты будешь первым из приглашенных, если, конечно, согласишься почтить нас.

– Что ж… Я всегда рад, если могу сделать приятное другу, – ответил Нерон. – Тем более, как знать, может быть, и мне в ближайшем будущем богами суждено подобное счастье.

Полла заметила, как при этих словах забегали глаза у окружавших цезаря людей.

– Да пошлют тебе боги то, чего ты желаешь, о божественный! – произнес кто-то в толпе, и несколько голосов подхватили высказанное пожелание.

После победы Лукана на Нерониях началась ускоренная подготовка к его свадьбе, назначенной, после многочисленных гаданий и исчислений, на седьмой день до июльских календ, на праздник Фор туны. К свадьбе Нерон подарил Лукану новый роскошный пригородный дом на Эсквилине, в самом начале Ламианских садов, за Сервиевыми стенами. Ввиду ожидавшегося присутствия множества важных гостей было решено, что невесту будут забирать не из скромного фиденского дома Аргентария, а из более представительного римского дома его дочери. Впрочем, для цезаря и этот дом был слишком скромен, поэтому основное празднование, в его присутствии, переносилось на второй день и должно было совершаться уже в доме новобрачных.

Все приготовления, касавшиеся Поллы, тоже вышли на иной уровень. В их жизнь вошло новое лицо – сваха-про́нуба, распоряжавшаяся всеми действиями со значительностью полководца, определяющего стратегию наступлений. Ткани, предназначавшиеся для свадебных нарядов, уже не вытаскивались из бабушкиных сундуков, как было всегда в жизни Поллы, когда ей полагались обновки, а покупались в лучших лавках Города. Поллу таскали по этим лавкам до изнеможения, она с удивлением и восторгом смотрела на переливающиеся в руках торговцев пурпурные и белоснежные потоки тканей. Эти потоки на мгновение окутывали ее, сравнивались, оценивались, в конце концов выбирался один, застывавший в виде небольшого свертка и перекочевывавший в корзину сопровождавшей их рабыни.

Выбирались и драгоценности. Это были уже не те скромные сережки с жемчужинками, с которыми она рассталась, а тонкие, искусной работы, золотые цепи, змеевидные браслеты, таинственно мерцающие драгоценные камни.