— Благодарю за честь! — ответил Доминико, потирая плечо и пытаясь улыбнуться.

— Между нами не будет больше вражды, товарищ!

— Не будет, мой учитель. Можете быть уверены, что я не попрошу у вас повторения урока… Я вдобавок пожертвую пять свечей Пресвятой Деве, поскольку понимаю, что без Ее заступничества у меня были бы переломаны кости.

Он пошел по направлению к церкви Санто-Мариа-дель-Орто и исчез из виду, а Заккариас, не желавший, чтобы гондольеры знали, где он намерен остановиться, принялся уже снова отвязывать гондолу, чтобы пристать в другом месте.

В это время какой-то молодой человек протиснулся к нему сквозь толпу гондольеров и шепнул ему на ухо:

— Добро пожаловать в Венецию, властелин жизни!

Геркулес обернулся и вздрогнул, увидев пред собой Иоанниса.

— Опять ты!.. Везде ты! — крикнул он запальчиво.

— Конечно, опять я! — пробормотал далмат со странной улыбкой. — Но не бойтесь, я буду нем, как невольники в Бланкервальском дворце или как рыба в воде!

Кризанхир вытащил торопливо из-за пояса один из тех маленьких миланских стилетов, острие которых убивает мгновенно. Он хотел отнять у ловкого шпиона возможность сообщить глазевшим гондольерам настоящее имя мнимого Заккариаса или сделать какой-нибудь тайный донос. Но победитель Доминико вернул уже изменившее ему на время хладнокровие, удержал аколута и подошел к далмату, который отступил. Взглянув на его бледное красивое лицо и на кошачьи сверкавшие глаза, он спросил лаконично:

— Какой новой низостью хочешь ты удружить мне?

— Я могу вам помочь осуществить план, который привел вас в Венецию с риском поплатиться жизнью и свободой, — ответил ему хладнокровно далмат.

— Так ты знаешь, что побудило меня прибыть сюда инкогнито?

— Знаю, но ваш план, по-моему, лишь мечта. Осуществить его может только один человек.

— Если ты не хитришь со мной, Иоаннис, если этот единственный человек действительно желает оказать мне услугу, то я дам ему серебряный жезл и возведу его в протобасты, а тебя назову великим дрюнгером моего флота, — сказал мнимый Заккариас, который был не в силах скрыть свое волнение. — Но когда же могу я увидеть эту сильную влиятельную личность?

— Завтра, так как я сообщу ему сегодня же эту новость, — шепнул тихо далмат.

Через два часа Иоаннис, одетый в изящный костюм из черного бархата, остановился перед ярко освещенными окнами дома, широкий мраморный фасад которого был украшен изящными изваяниями. Четыре кариатиды поддерживали балкон с красивыми колоннами, но в целом фасад представлял собой смесь трех архитектурных стилей, вовсе не согласовавшихся между собой. Этот дом принадлежал богатому негоцианту[10]Бартоломео ди Понте, пользовавшемуся особенным почетом корпорации гондольеров и бывшему прежде синдиком[11]. Залы были украшены флорентийским мрамором, а окна драпированы великолепной шелковой материей, привезенной из Персии.

Все богатства Востока были собраны здесь, но всей этой роскоши недоставало вкуса, точно так же, как и саду, окружавшему этот богатый дом и состоявшему из редких иноземных деревьев.

На улице собралась громадная толпа, чтобы поглазеть на съезжавшихся к негоцианту гостей, так как он давал вечер по случаю дня рождения своей дочери Джиованны, первой красавицы во всей Венеции. Подходящий к дому далмат чуть не был сшиблен с ног одним из ротозеев, спешившим приютиться у садовой решетки.

— Э, разиня! — воскликнул невольно Иоаннис.

Но незнакомец не ответил ему. Азану показалось, что он уже видел блестящие глаза этого молодого человека, старавшегося скрыть нижнюю часть лица. Он хотел подойти к нему, но ловкий незнакомец проскользнул уже в калитку и исчез в тени сада. Сердце далмата сильно забилось, и он проговорил с очевидным волнением:

— Я это предвидел! Это он, без сомнения! Но его безрассудство не имеет названия, если он осмеливается прокрасться, хотя бы даже под прикрытием ночи, к мстительному купцу, разоренному им: горе, горе ему! Я сам позабочусь предупредить господина ди Понте, что волк залез в овчарню.

Азан присоединился к входившим в дом гостям, представлявшим собой странную смесь негоциантов, иностранцев, простых граждан и евреев. Последние постарались войти в город раньше, чем запрутся ворота, чтобы не платить пеню за пропуск. В передней эти достопочтенные торговцы сложили очень бережно свои шапки из красного сукна с черными нашивками, без которых они не ходили по городу.

Пользуясь привилегией не подчиняться законам, запрещающим роскошь, эти богатые плебеи надели в честь радушного амфитриона дорогие костюмы из разноцветного шелка и золотой или серебряной парчи и щеголяли поясами, покрытыми эмалью и драгоценными каменьями. Даже самый незначительный торговец прятал свои красные руки в тонкие лайковые перчатки, и все были надушены розовыми или лимонными эссенциями, введенными в употребление знаменитым Аспрано.

В момент появления Иоанниса в зале Бартоломео ди Понте ходил посреди гостей с лучезарным лицом. Он протягивал руку одним, улыбался другим и наблюдал, чтобы не обнаружилось где-нибудь недостатка в освежительных напитках и дорогих яствах.

Это был человек лет пятидесяти, приземистый, дородный и напоминавший отчасти африканца смуглым цветом лица и черными, как смоль, густыми волосами. Под такими же черными, пушистыми бровями искрились маленькие желтоватые, замечательно бойкие глазки, свидетельствовавшие о его глубоком честолюбии.

Когда он сталкивался с человеком благородного происхождения, толстые губы его складывались в надменную усмешку. Нужно заметить, что он был готов пожертвовать за титул половиной богатства, приобретенного умом, неусыпным трудом и некоторым умением пользоваться обстоятельствами. В глубине души он страшно негодовал на судьбу за то, что родился плебеем, и старался уверить патрициев в своем пренебрежении к ним, чтобы вознаградить себя хоть чем-нибудь за тайные страдания. Червь зависти точил его сердце, и он постоянно мечтал об одной из тех народных смут, которые вспыхивали так часто в раздробленной и опустошенной Италии.

Этот званый вечер он устроил тоже с какой-то тайной целью, а день рождения дочери служил только предлогом. Когда пронеслась весть, что Мануил Комнин задержал корабли, нагруженные венецианским товаром, в городе распространилась весть о банкротстве Бартоломео ди Понте. Состоянию его был действительно нанесен ощутимый удар, но негоциант не обнаружил своей внутренней тревоги ни словом, ни движением. Он боялся больше всего насмешек надменных патрициев и имел в этот вечер похвальное намерение уколоть синьоров своею роскошью и их бедностью. Он считал себя вправе сделать это, тем более что пострадал по милости необдуманных действий посланников республики, Валериано Сиани и Орио Молипиери. К тому же Сиани осмелился полюбить его дочь, его очаровательную и милую Джиованну. Им овладевало негодование при мысли, что он когда-то сам поощрял это чувство и ликовал, мечтая о союзе с таким знатным семейством.