Но на этот-то раз Верховному – было не до «погружений».

Аудиенция была назначена в Грановитой палате Московского Кремля, и первые полчаса они с Лаврентием просто простояли по стойке смирно, поедая глазами Вождя и слушая, как Валентин Петрович витиевато и даже изысканно матерится.

Наконец Катаев поуспокоился, подошел, подволакивая раненную на Мировой войне ногу, пристально и пронзительно всмотрелся в глаза каждому.

Видимо, остался удовлетворен: его бешеный взгляд удавалось выдержать очень немногим даже из числа мировых лидеров.

Эти выдержали.

Катаев махнул рукой и жестом указал на сервированный в углу столик с закусками.

Это означало, что можно расслабиться и подойти, что и сделали господа офицеры.

Валентин Петрович саморучно разлил водку по стопкам, махнул приглашающе и не чокаясь.

– Господа! – выдохнул наконец своим знаменитым на весь мир по радиовыступлениям глуховатым голосом. – Господа! Как вам известно, из-за армейского ранения я, скорее всего, буду лишен счастья иметь детей. Медицина тут не бессильна и я вполне состоятелен как мужчина. Но на появление детей шансы, как говорят господа медикусы, невелики. В результате, сыном для меня стал мой младший брат Евгений, которого я заставил исполнить мою мечту и стать писателем. Знаменитым писателем, заметьте! Без всякой моей протекции. Какие-то нелюди сегодня похитили его в Одессе, оглушив рукояткой револьвера и затолкав среди бела дня, на глазах у публики, в автомобиль. Требования похитителей пока неизвестны, но они, несомненно, будут предъявлены. И требования эти, можно не сомневаться, будут политическими. Так вот: я хочу, чтобы вы нашли и освободили моего брата еще до предъявления данных требований, которые, вне всякого сомнения, я буду вынужден отвергнуть, и мой брат будет убит. В вашем распоряжении любые ресурсы Империи. Подчеркиваю – любые. Оперативное управление операцией возлагается на полковника Ворчакова. Никита Владимирович, вы вылетаете в Одессу сразу после совещания. Лаврентий Павлович, вы занимаетесь техническим обеспечением операции и координируете работу в Москве, поддерживая текущие дела полковника Ворчакова в рабочем состоянии. В случае успеха поздравлю вас генеральскими чинами. Обоих. В случае неудачи – не обессудьте. Свободны. Честь имею.

И – ушел.

Дело было пятнадцатого июля 1936 года от Рождества Христова.

Парад Победы назначен на двадцать первое.

Никита летел во сне.

Нет.

Неправильно.

Летают во сне – дети.

А он просто летел и спал одновременно, а еще – как бы видел себя при этом со стороны: спящего.

Тяжелый четырехмоторный «Муромец-7» Верховного, очередное творение гениального Игоря Сикорского, надсадно воя двигателями, вспарывал винтами пространство, продавливал своей тушей, а безбрежная холодная синева даже не сопротивлялась, будто надсмехаясь над жалкой тщетой человеческих усилий.

Во втором салоне на лавках вдоль стен и просто на полу спали бойцы группы «А», элита элит, ОСНАЗ Внутреннего управления имперской безопасности.

А еще – личная охрана Верховного, приданная в помощь полковнику Ворчакову.

Для поисков этого несчастного писаки.

Евгений Петрович Катаев, писавший под псевдонимом Катынский, родился младшим братом Вождя на нашу общую беду, подумал во сне Ворчаков.

Младшим братом нашего с Розенбергом Фюрера и Божества…

…Еще два «Муромца» перемалывали винтами синеву где-то следом.

– Блоху на канате тянем, – вздохнул в Тушине Берия, глядя, как бойцы ОСНАЗ, крепкие, уверенные в себе парни, экипированные всем, что только могла производить военная промышленность Империи, грузятся в огромные люки. – Даже не блоху. Вошь. Вот зачем они вам, Никита Владимирович?!

– Мне?! – удивленно пожал плечами Никита. – Мне вообще ни к чему. Я думал, это ваше распоряжение. И приблизительно в тех же выражениях, только покрепче.

Берия недоуменно пожал плечами.

– Значит – Канцлер. Чудит Валентин Петрович. Хотя, конечно, можно понять: брат все-таки. Вот только мне от этого не легче: охрану Кремля пришлось доверить «яссцам». Как солдаты они, возможно, не хуже любого специально подготовленного «осназа». Плюс – у меня среди них грамотная агентура – вполне надежны, что бы вы об этом ни думали. Офицеры, конечно, фрондируют слегка, как это и положено гвардейцам. Но их верность идеалам Империи можно даже не обсуждать. Впрочем, вы это не хуже меня понимаете. Однако любые охранные навыки у них отсутствуют. Особенно при скоплении людей в городских условиях. А учить – времени нет совершенно…

Ворчаков согласно кивнул.

– Тут не поспоришь, Лаврентий Павлович. Дурацкий приказ. Но решения Вождя не обсуждаются. И что же вы намерены делать?

Берия поморщился и, закрыв огонек ладонями, кое-как раскурил свою длинную тонкую папиросу.

– Отдам приказ о вводе и расквартировании в Москве 2-го Гвардейского полка из Звенигорода. Удвою, а где потребуется, утрою караулы: про боевиков, убивших Туркула и залегших где-то на дно, забывать не следует. Момент для них до безобразия подходящий. Уже вызвал сюда своих лучших сыскарей и ОСНАЗ собственного Министерства. Да вы не беспокойтесь, Никита Владимирович, справимся. Вы уж только свою часть работы сделайте. А то мне, признаться, больше хочется в генералы, чем «не обессудьте». Валентин Петрович умеет быть чертовски убедительным, не находите?

Никита усмехнулся:

– Тут не отнимешь, – и, неожиданно переходя на «ты»: – у тебя есть на кого положиться в Одессе?

Лаврентий Павлович, минуту подумав, кивнул.

– Есть. Очень надежный и толковый. Только тебе при нем придется забыть о дружбе с Розенбергом, как и об антисемитизме. Начальник местной уголовки, гениальный сыскарь Ося Шор. Извини, но я думаю, он лучше тебя. Из выкрестов, причем потомственных, родители еще при царе крестились. Помогать будет не за страх, а за совесть. В том числе и потому, что по молодости был неплохо знаком с семейством Вождя, а с пропавшим братцем вроде и по сей день дружит. Думаю, он уже землю роет. Изо всех своих немаленьких сил. Передашь ему пару бутылок «Напареули» и круг копченого сыра, адъютант сейчас принесет. Скажешь, от меня…

Ворчаков задумчиво пожевал нижнюю губу, неспешно потянулся за папиросой.

– Я на бытовом уровне не антисемит, Лаврентий. Просто считаю, что еврейство разлагающе действует на культуру белой расы. Нашей с тобой расы. И не думаю, что какой-то поповский обряд может эту разрушительную силу остановить. Но индивидуально каждый еврей мне отнюдь не противен, я их не люблю исключительно как солидарную силу. Так что, думаю, это мне в данном конкретном случае совершенно не помешает…

Берия сорвал длинный стебелек жухлой аэродромной травы, пожевал кончик, скривился.