– Причеши ее! – шепотом распоряжалась Прямислава, торопливо распуская собственную косу, чтобы заплести заново. Черный Крестин платок она уже прибрала, а той подсунула свой, белый, с синей ленточкой по краю. – И очелье, вот, возьми.

– Но как же? – Предстоящим превращением Крестя была напугана не меньше, чем самим ночным нападением. – Я не знаю…

– Ничего тебе знать не надо! – убеждала ее Прямислава. – Молчи себе!

– А если что спросят…

– Да кто они такие, чтобы с Юрьевой княгини что-то спрашивать? Не желаешь ты с ними говорить, и все! Да и что им с тебя, ты всю жизнь в монастыре прожила… я то есть.

– Я князя Юрия и в глаза-то не видела…

– А я видела, да забыла давно рожу его бесстыжую. Встречу – не узнаю. Да и он не узнает. Поди, сам еще тебя за меня примет!

Эта мысль так позабавила Прямиславу, что она едва не рассмеялась.

В сенях послышались шаги.

– Если что, зови меня Крестей! – торопливо шепнула она.

За ними пришел сотник Мирон и рад был убедиться, что княгиня и обе ее челядинки готовы в дорогу.

– Иди, иди, княгиня! – Открыв перед женщинами дверь и светя факелом, он другой рукой, уже свободной от меча, вытертого и вложенного в ножны, приглашающе указывал наружу. – Проходи, вон твоя кибитка стоит! Из пожитков чего донести? Помочь?

– Справимся… помогальщик выискался… – ворчала Зорчиха, проходя мимо него с единственным взятым в дорогу коробом.

– А где Милюта? – спросила Прямислава, поддерживая под локоть Крестю.

Той, похоже, казалось, что земля разверзнется под ногами, если она покажется во дворе в мирском платье.

– В реку свалился и утоп, видно, раб Божий! – Мирон торопливо перекрестился. – Сам виноват, мы его добром просили. Бог наказал – грех жену от мужа увозить! Ну, иди, иди, княгиня!

Когда они проходили мимо, он слегка шлепнул Прямиславу по бедру – то ли подгонял, то ли кто его знает… Она вздрогнула, но с усилием сдержалась и промолчала: она сейчас не в том положении, чтобы возмущаться.

На дворе все еще стояла темень непроглядная, отблески факелов выхватывали из мрака только громаду кибитки и лошадей, не успевших толком отдохнуть и недовольных. На земле, чуть поодаль, Прямислава заметила что-то черное и вздрогнула – ей показалось, что это мертвое тело кого-то из тех, кто привез ее сюда. Может, так оно и было, но вездесущий Мирон уже открыл дверцу кибитки и стал подсаживать их с Крестей и Зорчиху. Похоже, торопился.

Село Ивлянка принадлежало самому Юрию Ярославичу, поскольку досталось ему в наследство от отца. Князь Вячеслав, ожидая свою дочь, не постеснялся занять его, поскольку бессовестный зять в его отсутствие занял Туров. И если бы захватчик стал оправдываться, что его позвало на туровский стол вече, то и Вячеслав мог бы сказать, что «вече» села Ивлянки тоже не возражало. Свое согласие смерды выразили тем, что попрятались по избам, а скотину, щипавшую на лугах первую весеннюю травку, поспешно угнали в лес. Но к тому времени, когда Прямислава Вячеславна приехала, ее отец уже покинул село, вернув его в распоряжение законных владельцев. Торопясь, туровцы не брали полон, а только прихватили кое-что из наиболее ценной утвари и съестных припасов.

Сюда же, на княжий двор, сотник Мирон поместил свою добычу – Юрьеву княгиню с двумя ее челядинками. Прямиславе очень хотелось знать, куда девался отец и почему он не дождался ее, но следов какой-либо битвы нигде не наблюдалось. Правда, ехать прямо в село Мирон тоже не решился, а сначала, задержав отряд в открытом поле, послал вперед пару отроков. Вернувшись, они о чем-то тихо доложили ему, и он велел трогаться.

Прямислава была в полном недоумении. Еще сегодня утром она знала, куда и зачем едет, но теперь перестала что-либо понимать. Мирон устроил целую битву, чтобы везти ее в ту же сторону и в то же самое место? Зато сопровождают ее теперь совсем другие люди, на ней другая одежда и она зовется чужим именем! А к тому же целых семь лет Прямислава провела в монастыре, не выходя дальше торга и нескольких прилегающих улочек, и теперь, испытывая тревогу и любопытство разом, выглядывала из кибитки и жадно рассматривала ничем не примечательные избенки. Село как село: полтора десятка домишек и княжий двор на горке. Но избушки смердов под соломенными крышами, огородики, выпасы, плетни казались новыми Прямиславе. Села, леса и поля она видела в последний раз целых семь лет назад, по дороге из Турова в Берестье, и теперь чувствовала себя занесенной Вихрем Вихровичем за тридевять земель.

Вслед за всадниками кибитка поднялась на горку и въехала в ворота княжьего двора. Он тоже был не из больших, сам князь наезжал сюда редко, разве что во время охоты, и проживал тут тиун со своим семейством и челядью. Трех пленниц проводили наверх, в горницы. Убранство здесь было небогатое и порядком обветшавшее. Распоряжалась в доме женщина лет двадцати пяти, рослая, пышнотелая, с красивым румяным лицом и густыми черными бровями. Новая красная плахта, сорочка беленого полотна с вышивкой, тончайшая намитка с очельем, украшенным серебряными заушницами, делали ее похожей на жену состоятельного купца, и только связка ключей на поясе выдавала ее положение в доме.

– Вот эта его княгиня? – сразу спросила ключница, жадным взглядом окидывая Крестю. – Да уж, невелика птичка! – с издевкой прибавила она. – Пятнадцать-то есть? За столько лет не выросла – как была недоросточком, так и осталась!

– Тебе-то, матушка, что за дело? – со сдержанной враждебностью отозвалась Прямислава.

При этом она подчеркнула слово «матушка», давая понять, что ее собеседницу недоросточком уж никак не назовешь.

– Много будешь знать – состаришься! – резко ответила ключница, метнув в ее сторону пренебрежительный взгляд. – Небось, Варварой звать?

Прямислава вспыхнула: она не привыкла, чтобы с ней так разговаривали.

– Так и ты знай свои ключи, а в чужое дело не встревай и чужих годов не считай! – гневно ответила она. – Своих хватает – гляди, собьешься со счету!

– Без моих ключей, голубка, голодной насидишься со своей княгиней! – бросила ключница, но тут Мирон взял ее за плечи и подтолкнул к дверям, бормоча: «Ступай, ступай!»

Красавица вышла, негодующе фыркая, но, видимо, внимание мужчины, пусть даже выраженное таким образом, смягчило ее.

– Ты, раба Божья, не для монастыря нравом уродилась, тебе бы в воеводы! – с дружелюбным упреком обратился к Прямиславе сотник.

Похоже, он старался ладить решительно со всеми, с кем ему приходилось иметь дело, и готов был подружиться даже с челядью похищенной княгини.

– А у нее отец воеводой был, – пояснила Зорчиха. – Может, слышал, Орогость Смолижич. Тоже, помнится, сотню водил у Юрия.

– Воевода Орогость! – Мирон взял себя за бороду, будто в большом изумлении, и во все глаза уставился на Прямиславу, словно она внезапно оказалась его родной сестрой. – Как такого человека не знать! (У него получилось «целовека», и Прямислава, непривычная к новгородскому говору, с трудом удержалась от смеха.) Добрый был муж, отважный, честный! Как же ты в монастырь-то попала, красавица?