Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Не ты первая, не ты последняя». Эта фраза, интересно, к чему относилась? К тому, что многие актрисы это совершали или… его предыдущие женщины? А может, второй вариант? И кто-то из бывших возлюбленных уже делал от него аборт?
— Макар, после этого у меня может больше никогда не быть детей.
— Хочешь — воспитывай дармоеда сама, но меня в это не вмешивай. И работу себе новую ищи, мне ты в театре с животом не нужна.
— В смысле, Макар?
— В коромысле, Жень. Если ребенка оставишь, в театр можешь не приходить. Мне ты там не нужна в таком случае, не хочу, чтобы все обсуждали твоего ребенка от меня.
«Твоего ребенка от меня».
— Это все?
— А что еще ты хотела услышать? Залетела — решай проблему как-нибудь.
— Идиот! Я же не от ветра из форточки залетела!
— Ты сейчас чего добиваешься? Думаешь, умолять тебя буду выйти за меня замуж? Ребенка с тобой буду воспитывать? Место в театре тебе зарезервирую, пока ты будешь с животом таскаться? Тоже мне актриса великая. Таких как ты, Миллер, сотни. Со всех концов страны в театральное приезжают, сечешь? Уйдешь ты — я завтра же другую найду. Да и без женщины тоже не останусь. Думала, ты навсегда рядом со мной? Вы все равно все одинаковы, ничего особенного…
Дослушать не успеваю, потому что тирада Макара прерывается со свистом моей ладони, четко приземляющейся на его щеку. Не зря на третьем курсе училась для спектакля пощечины бить, вот и пригодилось.
— Одурела совсем? — орет ненормальным голосом. — Выметайся отсюда к чертям!
Да лучше к чертям, Макар, чем с тобой остаться! Нахожу дорожную сумку, в которой когда-то привозила свои вещи сюда, и начинаю закидывать их внутрь. Пижама, тапочки, белье, полотенце, косметичка, расческа. Чашка, конечно. Хотя нет, зачем она мне? Ее ведь Макар подарил. Захожу на кухню, достаю чашку из шкафа и с нездоровым хохотом швыряю на плиточный пол, упиваясь осколками. Эти осколки — моя жизнь прямо сейчас, но истерический смех продолжается. Я хватаю фоторамку, которую вручила Макару после прошлой премьеры, и тоже разбиваю, уронив на пол. В компанию к уже разбитым вещам отправляются и духи, которые я выбирала для него. Дорогие, но жалости не испытываю. Пусть все квартира провоняет этим идиотским запахом!
Макар не останавливает даже, только кричит что-то о том, что я рехнулась. Может, оно и так, но сейчас мне плевать совершенно. Обуваюсь, накидываю плащ, не застегивая, цепляю ремешок сумки на плечо и выхожу из этой квартиры, хлопнув дверью.
Лифт ждать не хочу, даже несмотря на то, что я с вещами. Начинаю спускаться по лестнице, и тут ручка дорожной сумки предательски трещит. Я едва успеваю подхватить ее и придержать снизу, чтобы моя одежда и предметы гигиены не разлетелись по всем лестничным пролетам. Выбираюсь-таки на улицу и скидываю не особо нужное барахло на лавочку у подъезда. Я бы и не забирала все это, но не хочу ничего оставлять ему. Ничего! Пусть подавится своей злостью! Кретин! И как я только могла связаться с таким человеком!
Вызываю такси, и за поездку с меня дерут невероятную сумму. Плевать, я даже не соображаю. Главное сейчас — добраться к себе…
И чтобы быстрее кончился этот отвратительный день.
* * *
Будильник заставляет голову трещать по швам. Я отключаю его и бросаю телефон подальше, куда-то в ноги, и он путается в одеяле. Звонит снова, но я не обращаю внимания. Больше всего на свете я не хочу подниматься с кровати и выходить из своего теплого убежища в ужасный неприветливый мир.
У меня больше нет мужчины. Более того, выходит, что я потратила несколько месяцев своей жизни на морального урода, для которого я одна из многих, а мое здоровье и моя жизнь не стоят совсем ничего… И если я бы откинулась на операционном столе, он бы, наверное, не сильно расстроился. Актрис же много, чего переживать, другую найдет. Мне надо было бы уйти из театра сегодня же, но разве Макар не посчитает это моей слабостью? Не решит, что я сбегаю от него?
Да и объективно, в середине сезона я не буду никому нужна. Все роли уже распределены, и меня просто никуда не возьмут. И без денег в Москве остаться — так себе перспектива.
Поэтому с огромным трудом, но я заставляю себе подняться и пойти в душ. В пробках думаю о том, что теперь надо учиться жить дальше, но прежде нужно принять самое главное решение. Прошлое-то в прошлом, но про ребенка так не скажешь. Новая жизнь только-только зарождается во мне, и необходимо срочно что-то решить.
Маме позвонить? Если честно, я совсем не хочу ее впутывать во все это. За последнее время мама сильно сдала, это началось еще давно, после смерти отца. Тогда я думала, пройдет несколько лет, она поймет, что ее жизнь продолжается, и сможет сойтись с каким-то другим мужчиной. Да, такой любви, как с папой, не вышло бы, но я не хотела, чтобы она добровольно обрекла себя на одиночество. Понимала, что сама уеду в Москву и останусь там любой ценой. А теперь мать совсем одна в нашем городе, и единственная, за кого она еще держится, — это мама Яна, за долгие годы ставшая ей близкой подругой. Так что портить жизнь родительницы своими проблемами я точно не хочу. В театре я, само собой, никому не могу и слова сказать, а больше у меня никого нет.
Торчащий из сумки брелок напоминает, кто еще есть. Нет… Ну нет! Я не приду к нему и не скажу, что беременна от другого! Он не обязан даже просто выслушивать мои проблемы. Наши жизни слишком далеко разошлись, чтобы хоть в какой-то точке пересечься снова. Но к вечеру, после невыносимо сложной репетиции и мучительных примерок для новых костюмов, я уже не вижу иного выхода. Если не поговорю хотя бы с ним, мой мозг лопнет от напряжения.
Ян в дороге, пока мы ехали в его машине в Москву, рассказал о своей стажировке в «Индексе». И что офис его в одной из башен Сити тоже рассказал. Получается, я знаю, где он работает, только что мне это дает?
