В самый разгар спора Риккардо вдруг спохватился, что уже поздно. Он простился с хозяином.

Дверь захлопнулась за ним.

Он постоял немного, глядя на опустевшую улицу. В этот поздний час те из праздношатающихся, которые не сидели в кафе или в казино, прогуливались по авеню или направлялись к темному кварталу, населенному женщинами разных национальностей, но одной профессии.

Риккардо глубоко вдохнул свежий воздух. Шампанское огнем зажгло ему кровь, а беседа вызвала усиленную работу мозга. С дерзкой самонадеянностью юности, он чувствовал, что все пути ему открыты, что нет и не может быть для него ничего недосягаемого.

Стук экипажа, поднимавшегося вверх по улице, нарушил тишину. Когда экипаж подъехал ближе, Риккардо заметил, что кучер – туземец. Экипаж остановился; кучер в тюрбане, в широчайших белых шароварах и туфлях на босу ногу спустился с козел и распахнул дверцы кареты. Риккардо показался забавным контраст между этой библейской фигурой и современным экипажем.

Из кареты вышла женщина, закутанная в длинный белый хаик, со спущенной на лицо черной шелковой вышитой шалью. При каждом ее движении слышен был звон серебряных запястьев у нее на ногах, тех обручей, от которых городские женщины начинают мало-помалу отвыкать.

Риккардо отступил в тень.

В походке женщины не было и следа той робости и неуверенности, какими отличается походка арабских женщин, насколько он мог судить по встреченным на базаре фигурам под покрывалом. Эта шла, легко раскачивая бедра, все движения ее были свободны.

Очевидно, карета остановилась, не доезжая до места назначения, потому что женщина внимательно оглядывала все двери. Наконец, она постучала у дверей дома № 3. При свете электрического фонаря Риккардо видел, как отворил дверь знакомый слуга. Раздался голос женщины, низкое контральто с совсем детскими интонациями. Говорила она по-арабски. Слуга отвечал торопливо. Она задала несколько вопросов, затем протянула небольшой пакет. Слуга взял пакет, пробормотал что-то и запер дверь. Женщина направилась к каретке, которая остановилась в нескольких шагах.

«Вот оно, приключение!» – подумал Риккардо и выступил из тени.

– Не могу ли я помочь вам, мадам?

Она вздрогнула и посмотрела на него через вуаль. В первую минуту Риккардо подумал, что она сейчас вскрикнет или позовет кучера. Но она молчала. Он чувствовал, что она рассматривает его из-за своей вуали. Он готов был поклясться, что она молода и гибка; рука, которой она оперлась на руку кучера, выходя из каретки, была рукой молодой женщины, хотя пальцы и были окрашены охрой до второго сустава.

– Вам, очевидно, неизвестно, месье, что французская администрация карает тех, кто затрагивает на улице тунисских дам?

Наконец-то она заговорила, заговорила по-французски, слегка картавя, с каким-то своеобразно-мягким акцентом.

– Мадам, я чужестранец. Прошу прощения. И повиновался невольному импульсу, мне показалось, что вы в затруднении, – объяснил он.

– Боюсь, что из здешних женщин немногие оценили бы вашу заботливость, мсье.

Она отвернулась и направилась к поджидавшей ее карете. Он с сожалением провожал ее глазами.

Она подошла к экипажу; араб-кучер распахнул дверцы и, когда она села, взлез на козлы. Карета начала спускаться вниз по улице. Но, проехав немного, остановилась. Кучер слез с козел и стал взбираться обратно вверх по улице. Поравнявшись с юношей, он обратился к нему по-арабски. Риккардо пожал плечами. Тогда кучер схватил его за руку, и Риккардо понял, что его приглашают подойти к карете. Не родился еще тот сицилиец, что стал бы, из осторожности или других соображений, колебаться, раз дело шло об авантюре, в которой была замешана женщина. Риккардо подошел к карете.

– Войдите, месье!

Дверца захлопнулась за ним. Экипаж затрясся по мостовой, путь отступления даже и при желании был отрезан.

Занавески в окнах были спущены, и в полумраке экипажа Риккардо видел против себя неподвижную белую фигуру, откинувшуюся в угол. Запах жасмина носился в воздухе. У Риккардо начинала кружиться голова. Недаром он был южанин. Чувства его остро реагировали на всякий запах, а в этом запахе было что-то предательски-женственное. У него учащенно забился пульс.

Молчание начинало раздражать его. Обманчивое безгласие Востока, соблазн голых белых стен, обаяние тайны и сокровенного – все это, казалось ему, воплотилось в этой женщине, одежд которой он касался коленами. Он нагнулся вперед, поискал и нашел теплую ручку с упоительной ладонью, пахнувшей жасмином. Он поднес ее к губам, поцеловал раз-другой, осыпал ее поцелуями. Рука сделала попытку вырваться, а затем пассивно подчинилась. Женщина слегка рассмеялась.

– Откинь покрывало, дорогая! Откинь покрывало! – Нетерпеливая рука схватила край ее хаика.

Она оттолкнула кощунственную руку.

– Не касайтесь меня, месье. Или я прикажу кучеру остановиться и предложу вам выйти. Вы будете моим гостем, пока будете повиноваться. Выбирайте: вы или останетесь здесь, давши мне слово, что будете считаться с моими желаниями, или вы садитесь подле собора, к которому мы подъезжаем.

Он подумал.

– Даю вам слово.

– О, мальчик дуется! – протянула она. – А только что предлагал мне свои услуги!

– Вы отказались, мадам.

– Отказалась пока, мой друг. Мне скучно, я устала. Я только что покончила с очень важным и очень скучным делом. Мне хочется развлечься, хочется забыть.

Голос изменил ей.

– Когда я встретила вас сейчас на улице, лицо ваше показалось мне знакомым. Оно не из тех, что быстро забываются. Уродливые лица стараешься забыть как можно скорей, а все красивое долго живет в памяти.

– Где вы видели меня?

– Не помню, да это и неважно. Да, вы красивы! Женщины, верно, без ума от вас? Нет, нет, месье, не приближайтесь. Расскажите мне о ваших любовных приключениях, дорогой. Будьте как можно точнее или приукрашивайте действительность – как хотите, лишь бы было забавно. – В голосе ее слышалась капризная нотка, как у ребенка, который просит, чтобы ему рассказали сказку.

– Рассказывать нечего, – возразил он, – я не любил еще ни разу.

– Но в вас были влюблены, наверное? – весело настаивала она.

– Ну конечно! – Вопрос удивил его.

– А! – смеясь, воскликнула она. – Вы итальянец, должно быть?

– Сицилиец, мадам!

– Ах! Сицилиец – и утверждаете будто никогда еще не любили! Ну, если в любовных делах память у вас плоха, расскажите о чем-нибудь другом.

– Мадам, вы требуете от меня, сами ничего не давая взамен.

– И дружба наша, и ночь еще только начинаются. Позже… почем знать? – холодно ответила она. – А пока… Если вы предпочитаете…