Ты преждевременно подох,

Пройдоха первый из пройдох.

Как никогда нужон сейчас

Твой гнусный подхалимский глас.

Чудные ныне времена.

Теперь ибанская страна

Уму и сердцу вопреки

Не знает твердости руки.

Хоть мы живем одной семьей,

Но плохо ладим меж собой.

Крамольные из уст в уста

Слова летают неспроста.

Проснись, певец! Надень порты!

Строчи донос! Чего же ты?

Очнись скорей и пасть раскрой!

И, как бывало, вновь воспой

Того, чье имя и сейчас,

Незримое, живет средь нас!

(Перевод с ишакского)

Ого, сказал Учитель. Тут есть над чем задуматься! А что такое "ишакский"? Не знаю, сказал Лапоть. Язык какой-то они придумали. Директор все пытался узнать, что это за язык. Я в шутку сказал, что наверно это что-то связанное с буддизмом. Так он в еще большую панику ударился. Я помню, сказал Учитель, мы в школе играли в конституцию. Тогда как раз все взрослые играли в нее. Сочинили и мы свою конституцию. И деньги свои выпустили. На деньгах на всякий случай написали: на эти деньги ничего купить нельзя. Так в школе жуткий переполох поднялся. Между прочим это стихотворение можно истолковать вполне ортодоксально. Я так и сказал директору, сказал Лапоть. А он говорит, не принимайте нас за идиотов. Меня в этих стихах больше всего пугает невозможность различить шутку и серьезность, отсутствие граней между страшным и смешным. Вот, посмотри! Мы ломаем головы над сложнейшими проблемами бытия, я не находим решения. А для наших детей все наши глубины лежат на поверхности. Они для них просто не проблемы. Можно подумать, что формирование человека у нас есть выработка способности не понимать очевидное. Я готов примириться со всем. Но как подумаю, через какую трясину придется пройти нашим детям, теряю рассудок от отчаяния. Недавно я зашел к Ученому. Стали, естественно, шутить по поводу начальства. Так его сынишка-первоклассник сделал нам замечание. Мол, нельзя так говорить о наших руководителях. Учитель стал уверять его, что дядя пошутил, что дядя на самом деле любит наших руководителей. Неужели и это историческая необходимость? А вот еще, послушайте. Это у них в классе у одного мальчика дед умер. Как они говорят, сдох. Заслуженный дед. Его должны были на Старобабьем схоронить, но почему-то не разрешили. Так у них в семье такой хай поднялся!

В двадцать лет он охранником был.

И, бывало, тихонечко ныл.

Я хронически лопать хочу.

Мысль такая щекочет висок.

Послужу, может быть, отхвачу

Дополнительный хлеба кусок.

Нет, удачи такой не слыхать.

И старался я, значит, вотще.

Значит, нам с голодухи сдыхать!

А им каши от пуза и щей!

В сорок лет он начальничком стал.

В кабинетике тихо шептал.

Я законную дачу хочу.

Мысль такая стучится в висок.

Обещают, и я получу

Для застройки природы кусок.

Что? Удачи такой не слыхать?

Значит, низший, выходит, мы сорт!

Значит, нам перегары вдыхать!

А им южного моря курорт!

Срок на пенсию выйти приспел.

Он сквозь челюсть вставную скрипел.

Я на кладбище главном хочу.

Мысль такая скребется в висок.

Пятый год как-никак хлопочу

Хоть какой-нибудь тут закуток.

Как? До этого мне не дожить?

Для чего ж я здоровье продул!

Значит, нам где попало смердить!

А они даже тут на виду!

Бог мой, неужели это все обдумано, говорит Хмырь. А почему бы нет, говорит Лапоть. Они же не слепые. От них ничего не скроешь, если они захотят видеть. Вот кончит она школу. А дальше что? Я мог бы воспользоваться своим положением и связями. Теперь все так делают. Она заявила, что если я это сделаю, она уйдет из семьи. И уйдет, я ее знаю. А дочь интеллигента поступить в институт без протекции!... Но пусть поступит. Что это изменит? Она хочет стать искусствоведом. Что это такое у нас, ты знаешь. И, представь себе, она тоже это знает. Тут все предопределено. Читай дальше! Это - по поводу рождения сына.

Появился? И думаешь - повезло?

Выпало, думаешь, приятное приключение?

Ошибаешься! Здесь безнаказанно зло.

А добро награждается как исключение.

И к тому же ничтожна жизни пора.

Едва ты успел на свет появиться,

Как скоро заметишь - уже пора

Обратно в Ничто, в Никуда возвратиться.

Хоть бога и нет, но имеется суд.

Убедишься в конце из ненужного опыта.

И тебя от тебя самого не спасут

Никакие прожитые блага и хлопоты.

Смириться не сможешь, что смерть - не беда.

И поймешь ни к чему и с большим опозданием:

Если худо в конце - будет худо всегда.

Вечность станет твоим бесконечным страданием.

Неплохо, сказал Учитель. То, что для нас - продукт размышлений, для детей - банальный исходный пункт. Жаль, сказал Хмырь, потомки не оценят нашей премудрости. Не беда, сказал Учитель. Зато наши предки нас оценят вполне.

Накануне объявления псизма на углу проспектов Хозяина и Победителей построили Продуктовый Ларек. За неимением продуктов Ларек заколотили нестрогаными досками, и он вскоре превратился в неофициальный нужник для местных пьяниц и хулиганов, которые настолько распустились, что не вводить псизм уже стало практически невозможно. Так что глубоко неправы были критиканы, считавшие объявление псизма необоснованным и преждевременным. Впрочем, после того, как главного критикана раздели в районе Ларька и набили ему его критиканскую морду, он в корне изменил свою позицию. Пусть эта мразь получит свой псизм, сказал он, выйдя из милиции, а потом - из больницы. Так им и надо! То-то, сказал на это Участковый. Давно бы так. А то возомнили о себе... Из-за распространяемого Ларьком зловония ибанцы, еще не успевшие избавиться от пережитков низшей ступени изма (низма), обходили его по соседней улице.

Никто не знает, откуда прошел слух, будто в Ларьке будут давать ширли-мырли. И у Ларька с вечера начала выстраиваться

К утру очередь достигла пятисот человек. А к полудню, когда слухи почти что подтвердились, она перевалила за тысячу. Составили списки. Через каждый час стали делать перекличку. На лбу очередников стали писать их номера. Но это привело к тому, что появилось множество самозванцев с поддельными номерами. Тогда номера стали писать на левой ягодице. Это сыграло огромную просветительски-культурную роль, так как многие граждане вынуждены были наконец-то поменять нижнее белье. Балда встал в очередь под номером три тысячи девятьсот пятьдесят семь. Тут-то он и увидел Хмыря и Учителя, которые сидели на пустых ящиках и делали на пару малыша, - пили из горлышка четвертинку.