Оставим Спекулянтку на крайний случай, сказал Учитель. А пока обойдем старых друзей, если это слово сохранило здесь какой-то смысл. Остался же кто-нибудь от прошлого? Сомневаюсь, сказал Хмырь. У прошлого воруют, но о нем стараются забыть. А поскольку в этом обществе все друзья, то друзей тут вообще не бывает. Единственные отношения, отдаленно напоминающие дружбу прошлых лет, это собутыльники. Но здесь это порицается высочайшей нравственностью, возведенной в закон.

Пессимистические прогнозы Хмыря подтвердились. Один друг сказал, что он уехал в командировку. Другой сказал, что он в отпуске. Третий сказал, что он не знаком ни с каким Учителем. Четвертый... На каждом шагу их останавливали милиционеры, дружинники, дети - юные помощники милиции, пенсионеры активисты милиции и даже собаки. Поразительная бдительность, сказал Учитель. Эти скоты нас задерживают именно потому, что мы совершенно безобидны и беззащитны. А будь мы настоящие грабители и начни кого-нибудь раздевать и резать на глазах у всех, ни одна сволочь не остановится и не защитит жертву. Надо сменить шкуру, сказал Хмырь. Зайдем, тут живет один мой старый собутыльник - Лапоть, У него наверняка найдется какое-нибудь приличное тряпье.

Привет, сказал Лапоть. Ну и видок у тебя, сказал он Учителю. Самодеятельность? А, оттуда! Не может быть! Говорят, оттуда уже не выпускают. Заходите. Полюбуйтесь, какая квартирка! Отдельная! Две комнаты! Мечта! Конечно, кооператив. Загнали все, что можно было. Залезли в долги. Зато отдельная! Ох, и намотались же мы по коммуналкам! Тряпье? Да что вы, ребята! Сам хожу, видите, в чем! Вот телевизором вас могу угостить на славу. Глядите-ка, какой красавец. Новейшей марки. Зори псизма. Чудо техники. Принимает все сто каналов. Идеальный цвет. Стерео. Располагайтесь удобнее. Вот здесь, саморегулирующееся кресло. Включили первую программу. Заибан награждает орденом дерево, под которым он какал во время войны. Местные жители любовно ухаживают за кучкой. Они ее сохранили. До сих пор свеженькая. Даже пар идет. Заибан растроган. Сейчас будет целоваться со всеми... А теперь речь. Часа на два. Программа вторая. Заибан читает речь. Программа третья... Впрочем, можно сразу переходить на десятую. Итак, десятая. Заибан улетает... Почетный караул... Заибан прилетает... Целуются... Почетный караул... Речь... Программа тридцать третья. Герой труда. Вырастил двойные кочаны каких-то ширли-мырли... Что это такое? Сорок седьмая. Итоги соревнования... Шестьдесят девятая... В сети политпросвещения... Семьдесят первая... Хоккей. Девяносто пятая... футбол... Ну как? Кошмар!... Выкинь ты это дерьмо, говорит Учитель. Что ты, говорит Лапоть. Он же сумасшедших денег стоит. А зачем купил, спрашивает Учитель. Все покупают, говорит Лапоть. Потом жена. Теща. Сын. Иногда кое-что покажут приличное. Мультфильмы. Про зверей. Детективы иногда неплохие бывают. Старые в особенности. Заграничные. А так, конечно, жуткая муть. Смотреть совершенно нечего. Противно. И не смотреть нельзя. Скучно. Пойти-то все равно некуда. Представляешь, сто каналов!!! Потрясающее цветное и объемное изображение, А что показывают? Поток отборнейшего дерьма! Прогресс? Чего прогресс? Культуры? Что лучше технически великолепное изображение дерьма или плохое изображение подлинных творений искусства? Сто каналов, и почти никакой информации о реальной жизни. Сплошное вранье. Или мелочи. А главным образом - их идиотское кривляние. Речи. Парады. Заседания. Вручения. Поздравления. Бог мой, неужели этому нет конца? А где же настоящая жизнь?! Увы, сказал Учитель. Говорю тебе как специалист: это и есть настоящая жизнь. И другой нет. Все то, что для тебя есть настоящая культура, допускалось ими лишь для того, чтобы обеспечить себе эту свою настоящую жизнь. Так что выруби эту совершеннейшую дрянь. Пусть без нас паясничают. А стоит ли, сказал Лапоть. Пусть кривляются. Какая ни есть, а все жизнь. И он включил сотую программу. Заибан произносил речь по поводу награждения Низшего Ордена за выдающиеся заслуги Высшим Орденом. Речь произносил без бумажки. Гляди-ка, сказал Лапоть. Без бумажки! Это что-то новое! Ерунда, сказал Хмырь. Им теперь в уши вживляют микроприемники, а язык - микродвигатели на атомной энергии. Диктор радио зачитывает речь на пленку. Теперь стоит на пульте управления нажать кнопку, как Заибан хочет - не хочет, а будет говорить речь. Ты погляди, он же пьян в стельку. И спит. Вот это да, сказал Лапоть. Научно-технический прогресс отрицать все-таки нельзя. Одна надежда - на него. Ерунда, сказал Хмырь. Сейчас изобрели потрясающий мозгоприемник. Размеры - простым глазом не разглядишь. Энергию берет от мозговых токов. Вставляют эту штучку в мозг. И теперь в определенное время все ибанцы без исключения будут слушать и видеть... да, видеть!... все то, что захочет начальство. И не выключишь! Вот это, действительно, прогресс!

После посещения Лаптя зашли в Забегаловку, а потом пошли к Сожительнице. Как-нибудь переспим, сказал Хмырь. И барахлишко какое-нибудь бабы раздобудут.

Хотя ибанцы с самого начала знали, что псизм - брехня, они ни на минуту не сомневались в том, что он рано или поздно наступит. Основоположник литературы ибанистского реализма Крысан выразил эти чаяния народа такими замечательными стихами:

Верили мы, очень скоро случится

То, о чем нам велели мечтать.

По способностям станем трудиться.

По потребностям получать.

Основоположник сдох накануне объявления псизма, признавшись своей последней несовершеннолетней супруге в том, что псизм - бред шизофреника. Дачу основоположника поделили на сотню садово-огородных участков и раздали молодым писателям-лауреатам. Те в припадке благодарности подхватили знамя ибанистского реализма, выпавшее из цепких когтей основоположника, и опубликовали совместное заявление:

Ибанец! Верь! Взойдет она,

Заря пленительного счастья.

Построит псизм страна

Сполна, а не отчасти.

Ибанцы точно знали, когда будет объявлено о наступлении псизма, и многократно под руководством специальных инструкторов репетировали свое поведение в этот торжественнейший за всю прошлую и будущую историю человечества момент. Они знали даже то, где лежат предназначенные для них бутерброды, которые они должны схватить по своим потребностям. И даже пометили бутерброды во избежание путаницы. Но они все равно впали в состояние возвышенного окаменения, когда чуть свет миллионы репродукторов на полную мощность проревели на всю вселенную:

Эй, ибанцы! Просыпайтесь!

Петушок пропел давно!

Попроворней одевайтесь!

Псизм стучится к вам в окно!

Это начал читать свою знаменитую речь Заибан. Речь готовили все трудящиеся Ибанска, за исключением Хмыря, в течение последних ста лет, и каждый внес в нее свою лепту. Хмырь от подготовки речи уклонился, сославшись на перегруженность общественной работой. Его как раз в это время назначили руководителем методологического семинара у химиков, не освободив, как обещали, от работы культорга в группе шарамыжников у мебельного магазина. Матери и дочери! Орал Заибан, Бабушки и внучки! Отцы и сыновья! Дедушки и внуки! Братья и сестры! Мужчины и женщины! К вам обращаюсь я, друзья мои! Наступила... А пошел ты..., подумал Хмырь и ринулся в ближайшую забегаловку к своему бутерброду и к своей законной порции безалкогольной эрзац-водки. Но дорогу ему преградили здоровенные дружинники. Куды прешь, сказал один, пхнув пудовым кулачищем в хилую грудную клетку Хмыря. Мне бы опохмелиться, безнадежно проскрипел Хмырь. Где твоя сознательность, сказал другой дружинник и пхнул коленкой в хилый зад Хмыря. Иди умой рыло сперва. Раздача спиртного будет по талончикам после доклада Заибана. Приходи со своей посудой, болван. Мне бы опохмелиться, бормотал Хмырь, бредя мимо помойки. У него не было талончиков на выпивку, так как его сознание не поднялось до уровня полного ибанизма. И он не знал, где эти талончики можно достать. Надо подъехать к Спекулянтке, подумал он. Эй, милок, иди-ка сюды, услышал он шепот уборщицы из гастронома. Тибе чаво? Гони трояк, на чекушку. Трояк за чекушку, возмутился Хмырь. Так за трояк поллитра можно было... То раньше можна была, зло шептала уборщица. Типерича вышшая ступень. Гони пятерку, а не то... Выхода не было, и Хмырь отдал последнюю пятерку. Выпив чекушку прямо из горла. Хмырь повеселел и пошел слушать доклад, напевая бог весть как сочинившуюся песенку: