Арестованный в числе прочих зловещий собаколов Лебедев, на квартире которого бандиты припрятывали краденое и устраивали «дербанки», посылал через таскавших по тюремным камерам баланду заключенных записки Багрову: «Бориска, поплатишься за то, что наших открываешь. Всегда готовый к услугам, „собачья смерть“ – Лебедев».

Но Бориска решение «топить» своих прошлых корешков принял окончательное и бесповоротное.

Показания Багрова, других арестованных ленковцев, сведения, полученные от подсобного аппарата уголовного розыска выявили одно любопытное обстоятельство: наибольший интерес Ленков проявляет к золотой добыче, которую с грабежей и разбоев забирает в некую «кассу взаимопомощи». Зато щедро, практически целиком, отдаёт на «дербанку» прочее барахло: платья, костюмы, шубы, столовое серебро, конскую упряжь, продукты. И снова, снова нацеливает своих подручных, возглавляющих бандитские «пятерки», на добычу золота, серебра, драгоценностей, чуть ли не гонит на Витимский и Акшинский тракты для постоянных засад свою шатию-братию, наказывая постоянно стеречь вывоз с золотых приисков добытого металла.

«Не такая ли группа бандитов орудовала на Витимском тракте, и ей попались под прицел Анохин и Крылов?» – размышлял Дмитрий Иванович в тот момент, когда в раскрытую кабинетную дверь просунулась голова помощника.

– Дмитрий Иванович, разрешите?

Баташёв плотно притворил за собой дверь, шагнул с побледневшим от волнения лицом к столу:

– Дмитрий Иванович, Володя Ронский запросил экстренной встречи!..

1

Похороны Анохина и Крылова были обставлены с печальной торжественностью и правительственным размахом.

Ронский поостерегся пойти для прощания с видными деятелями борьбы за советскую власть. Сидел в конторе Трофимова, в «своем» кабинетике, жадно читал передовую статью в свежем номере газеты Политуправления НРА «Боец и пахарь».

Под крупным и категорическим заголовком «Контрреволюции должен быть положен конец!» газета писала:

Ниже была опубликована посмертная статья Анохина «Почему введена смертная казнь?», в которой автор спрашивал: «Что делать, когда разные банды грабят население на протяжении сотен верст и разоряют вконец крестьянское хозяйство?» И отвечал: «Власть должна применить самые суровые меры в борьбе с подобными преступлениями, иначе она будет не власть, а беспомощный ребенок, и население будет расправляться самосудом».

Володя Ронский, думая о погибших, то же, как Бельский, как сотни и тысячи людей, не сомневался: белая сволочь приложила к этому руку. Хотя не видел он большой разницы между контрреволюционерами-золотопогонниками и уголовщиной. Убивали и те и другие. Грабили одинаково. Одинаково хотели и власти над людьми, основанной на насилии, безоговорочном подчинении. Разве что первые для власти своей изобретали красивую оболочку в виде царского великолепия, золотоносного офицерства, пропитанного ладаном духовенства, а бандиту-уголовнику такая вот оболочка, деликатно именуемая государственным устройством, была без надобности.

Володя Ронский не слышал речи военмина Блюхера над гробами убитых, других скорбных слов, пронзительной меди духового оркестра и резкого, оглушительного троекратного залпа над могилами.

Володя Ронский смотрел поверх газетного листа куда-то в точку и спокойно обдумывал, как ему вести настолько аккуратную линию со старшим Баталовым, мужиком, которому палец в рот не клади, чтобы и все поручения Дмитрия Ивановича Фоменко выполнить, и не погореть ненароком.

Особенно будет обидно, если погоришь из-за выбранного облика торговца – а как его самого грабить начнут, посчитав, что постоялец – кусок жирный? Это было бы смешно, с одной стороны… Не перегнул ли палку с угощениями? Братцы Баталовы слаще морковки, как говорится, ничего не пробовали, а он к ним с португальскими сардинами в жестянке размалеванной. Польстятся и ограбят. Вот цирк будет!..

Эта жалкая мыслишка и мелькнула, когда вечером в его комнату сначала заглянул Спиридон, а потом из-за спины брата показался, сумрачный как всегда, бельмястый Коська.

– Ты, что ли, Володя, насчет оружья спрашивал? Для знакомца свово? – с порога проскрипел старший из братьев.

– Чего? А, насчет ружья! Ну-ну! – оживился Ронский.

– Ружья пока не нашлось, можа, попозже, – нажимая на последний слог, ответил Коська. – А пока – вот. Сколь за такую дурынду знакомец твой отвалит?

Баталов протянул Ронскому грязную тряпицу, в которую, как было сразу заметно по очертаниям, завернутым оказался вороненый новехонький браунинг.

– Эва! – разочарованно протянул квартирант. – Невелик калибр! А что, одну пушку торгуете?

– Чево жа, одну… Могём и две, – самодовольно бросил Коська и ткнул Спиридона в бок. – Кликни-ка Мишку сюда…

– Так ты, чо, с ём приперся? – удивился младший из братьев. – С Самойловым, да?

«Дзинь!» – прозвенел в голове Ронского звоночек. «Самойлов! Этот ленковец, судя по показаниям Багрова, покруче Баталовых. Завертелась каруселька…»

– Кликни, тебе сказал, дурень! – только и рявкнул Коська, пристально сверля одновременно Ронского глазом-буравчиком.

Появился молодой тонкий парень с такими же тонкими, черными усиками и наглыми пронзительными глазами, на резко очерченных губах – еле заметная, со зловещинкой, улыбочка.

Парень молча вынул из внутреннего нагрудного кармана потертый десятизарядный маузер, положил перед Ронским на стол.

Володя взял в ладонь удобную рукоятку, любовно погладил ствол, стараясь быстрее запомнить номер на пистолете. «163103… 163103… 163103»

– За двое револьвертов, Володя, возьмем сто рублёв золотом, – выговорил Коська.

– Не, мужики, – оторвался от «любования» пистолетом Ронский. – Сильно дорого. Предлагаю по сорока серебряной деньгою. Да и то, ещё и неизвестно, как мой знакомый такое предложение воспримет. Но я его знаю. Начну ему дороже запродавать – не возьмёт! Счет денежке любит – как бабу голубит! А что машинки хорошие – скажу ему в точности.