Его сын подпрыгнул и, обежав скатерть, подскочил к отцу сзади, чтобы помочь тому подняться на ноги.

– Минуточку, мой господин, – сказал я. – Сначала нужно дать Женщине-Паре наставления.

– Наставления? – нахмурился старик.

– А как же, – промолвил я с довольной ухмылкой заправского сводника, – они ведь девственницы и по неведению могут оказаться досадно пугливыми.

– Вот как, – проскрипел он, ухмыляясь в ответ. – Значит, они еще и девственницы, а? Да, тогда надо их подготовить.

Цьянья и Цимцичу, как сговорившись, взглянули на меня с презрением, но я отвел близнецов в сторонку и постарался объяснить девушкам, что им предстоит и чего от них ждут. Это оказалось трудно, потому что говорить мне приходилось быстро и на их родном языке коатликамак, а сестры были на редкость бестолковыми. Но наконец обе, в знак смутного понимания, кивнули, и я, пожав плечами, подтолкнул девушек к ундакуари.

Без возражений они стали подниматься с ним вверх по лестнице, причем даже помогали старику взбираться вверх. Со стороны это выглядело так, словно краб помогал жабе. Когда они уже почти добрались до балкона, «жаба» обернулся и крикнул что-то сыну на поре настолько сипло, что я не уловил ни слова. Цимцичу послушно кивнул отцу, потом повернулся к нам и предложил проводить меня и Цьянью в отведенные для гостей покои. Моя жена лишь икнула, а я сказал, что мы действительно устали и не прочь отдохнуть. После чего встали и последовали за принцем к лестнице на другой стороне зала.

Так уж вышло, что там, в Цинцинцани, в первый и единственный раз в нашей супружеской жизни мы с Цьяньей спали с кем-то, кроме друг друга. Но, пожалуйста, не забудьте, почтенные братья, что мы оба в тот вечер слегка опьянели от крепкого чапари. Да и вообще, это было не совсем то, что можно подумать.

Накануне отъезда я попытался рассказать жене о похотливости, сластолюбии и даже извращенности пуремпече, и мы с ней договорились принимать любые формы гостеприимства хозяев с пониманием, но от особых услуг отказываться с вежливой решимостью. Нам казалось, что мы предусмотрели все, однако когда особого рода гостеприимство действительно было нам оказано, мы не отклонили его, ибо оно, хотя впоследствии ни я, ни Цьянья так и не могли решить, была то уловка или же забота о гостях, оказалось просто восхитительным.

Поднимавшийся впереди нас на верхний этаж Цимцичу оглянулся и, подражая моей своднической ухмылке, поинтересовался:

– Угодно ли благородному воителю и его спутнице занять отдельные комнаты с отдельными постелями?

– Конечно нет, – холодно откликнулся я, прежде чем принц успел предложить нам еще и отдельных партнеров или что-нибудь столь же неприличное.

– Стало быть, супружеская спальня, мой господин, – заключил он вполне добродушно. – Правда, – продолжил Цимцичу как бы между прочим, – после утомительного пути даже преданные друг другу и любящие супруги бывают слишком усталыми. И двор Цинцинцани счел бы себя недостаточно гостеприимным, если бы благородный воитель и его спутница не смогли сегодня ночью получить удовольствие друг от друга. Поэтому мы предлагаем услугу, именуемую атанатанарани. Она усиливает способность мужчины к совокуплению, а женщина сможет получить ни с чем не сравнимое удовольствие.

Слово «атанатанарани», насколько я могу судить, означает «связка» или «соединение вместе». Прежде чем я успел спросить, что это за соединение и каким образом оно может что-либо усилить, принц, с поклоном впустив нас в наши покои, отступил назад и плавно закрыл лакированную дверь.

В освещенной лампами комнате находилась самая большая, самая глубокая и самая мягкая постель, какую мне только доводилось видеть в жизни. Еще там обнаружились двое пожилых рабов, мужчина и женщина. Я воззрился на обоих с опасением, но они лишь попросили разрешения помочь нам умыться. К спальне примыкали две умывальни с ванными и парилками. Мой слуга помог мне вымыться губкой в ванне, а потом энергично растер пемзой в парилке, но ничего неподобающего он не делал. Я решил, что все вместе – рабы, купание и парная – и есть то, что принц назвал незнакомым, загадочным словом. В этом не было ничего неприличного, и срабатывало «атанатанарани» действительно хорошо. Кожу пощипывало, я взбодрился и почувствовал себя, как выразился принц Цимцичу, «способным получить удовольствие от супруги и вызвать ее отклик».

Ее рабыня и мой раб с поклонами удалились, и мы, выйдя из умывален, попали в погруженную в темноту спальню. Окна были занавешены, масляные лампы потушены, так что мы не сразу нашли в этой большой комнате друг друга, а уж только потом отыскали огромную постель. Поскольку ночь стояла теплая, откинутым оказалось только верхнее одеяло, скользнув под которое мы распростерлись рядом, блаженно наслаждаясь волшебной мягкостью перин.

– Знаешь, Цаа, – сонно пробормотала Цьянья, – я все еще чувствую себя пьяной, как пчела. – Потом она неожиданно дернулась, охнула и воскликнула: – Аййо! Ты захватил меня врасплох.

Я собирался воскликнуть то же самое, а потому потянулся вниз, где маленькая рука (как мне казалось, принадлежавшая жене) мягко касалась меня, и изумленно вымолвил:

– Цьянья...

– Цаа, – отозвалась она с не меньшим изумлением. – Я чувствую, там, внизу... ребенок. Он балуется с моей... co мной.

– У меня то же самое, – ответил я. – Наверное, эти дети дожидались нас под одеялом. Что будем делать?

Я ожидал, что Цьянья предложит вышвырнуть ребятишек или даже сделает это сама да еще и поднимет шум, но вместо этого моя жена еще раз тихонько охнула, рассмеялась хмельным смехом и повторила мой вопрос:

– Что будем делать? А что, кстати, поделывает твой ребенок?

Я ответил.

– Мой тоже, – сказала Цьянья.

– Нельзя сказать, чтобы это было неприятно.

– Вот уж точно.

– Их, наверное, этому специально обучают.

– Но не для собственного удовлетворения. Мой, во всяком случае, слишком юн.

– Принц объяснил, что это делается для того, чтобы усилить наше удовольствие.

– А если мы сейчас прогоним детишек, так их еще, пожалуй, накажут.

Я передаю все эти реплики спокойным, бесстрастным тоном, но тогда наши голоса звучали совсем по-другому. Мы говорили сбивчиво, хриплым, возбужденным шепотом.

– А у тебя мальчик или девочка? Я не могу дотянуться, чтобы...

– Я тоже не могу. А не все ли равно?

– Нет. Голова гладкая, но лицо может быть красивым. Ресницы достаточно длинные, чтобы... аи! Ребенок меня щекочет ресницами!

– Они хорошо знают свое дело.

– О, как утонченно. Интересно, каждый из них обучен только для того, чтобы... Я хочу сказать...

– Давай поменяемся и выясним.

Детишки против перемены мест под одеялом не возражали, и мы от этого тоже не проиграли. Правда, губы нового ребенка оказались (или показались) более теплыми и влажными...