За три или четыре дня мы добрались по ведущему на запад торговому пути до деревеньки под названием Цитакуаро, находившейся на самой границе с Мичоаканом. Мы остановились, а охранявшие рубеж стражники пуремпече бегло ознакомились с имевшимся у меня письмом. Они потыкали во вьюки древками копий, но рыться в них не стали. Возможно, заглянув в носилки и увидев там двух девушек, сидевших в не совсем удобном положении, стражники удивились, но высказываться на сей счет не стали. Их командир любезно кивнул нам, жестом давая понять, что процессия может двигаться дальше.

После Цитакуаро нас больше не останавливали, но занавески на носилках я велел задернуть, чтобы Женщина-Пара не привлекала внимания зевак. Я знал, что скороход уже сообщил ундакуари о нашем приближении, но хотел как можно дольше сохранить в тайне необычный подарок. Мой расчет строился на том, что по прибытии во дворец сестрички должны были оказаться в центре внимания. Цьянья считала, что лишать близняшек возможности видеть страну, в которой им предстоит жить, жестоко, и поэтому всякий раз, когда я показывал ей что-то заслуживающее внимания, моя жена останавливала процессию, дожидалась, когда на дороге не будет прохожих, и сама поднимала занавеску, чтобы показать сестрам очередную достопримечательность. Она проделывала это не один раз, что вызывало у меня досаду: Левая и Правая при их апатичности и слабом уме совершенно не интересовались окрестностями.

Мне эта дорога показалась бы скучной и утомительной, если бы Цьянья ее не скрашивала, и я радовался тому, что, поддавшись уговорам жены, взял ее с собой. Порой ей даже удавалось заставить меня забыть о том, сколь опасным является наше предприятие. Всякий раз, когда наша процессия огибала излучину дороги или взбиралась на возвышенность, Цьянья замечала что-то новое для себя; она живо всем интересовалась и с детской внимательностью слушала мои объяснения. В первую очередь, разумеется, ее внимание привлекло обилие лоснящихся, бритых черепов. Правда, я рассказывал жене про местный обычай, но одно дело услышать, и совсем другое – увидеть. Первое время Цьянья, бывало, устремляла взгляд на какого-нибудь проходившего мимо юнца и бормотала:

– Это мальчик. Нет, девочка...

Но должен заметить, что любопытство было взаимным. Конечно, люди с волосами для местных были не в диковинку (в Мичоакане часто бывали чужеземцы, представители низших слоев головы не брили, да и среди людей с положением, наверное, находились упрямые чудаки, не желавшие следовать общей моде), но передвигающаяся на носилках красавица, в темных, пышных, длинных волосах которой сверкала белая прядь, не могла не привлечь их внимания. Поэтому местные жители таращились на Цьянью с не меньшим любопытством, чем она на них. И тоже что-то при этом бормотали.

Но и кроме людей там было на что посмотреть. В той части Мичоакана, которую мы пересекали, как и везде, имелись горы, но там они буквально прочерчивали горизонт, словно служили обрамлением для почти плоских равнин. Некоторая часть этой территории поросла лесами, кое-где земля была полностью покрыта хоть и бесполезными, но радующими глаз лугами с зеленой травой и множеством цветов. По обе стороны дороги тянулись огороды, засаженные маисом, бобами и чили, фруктовые сады и заросли ауакатин. То здесь, то там на полях высились глинобитные хранилища для семян и плодов, своей конической формой напоминавшие головы близняшек.

В тех краях даже самые скромные жилища ласкали взор. Они строились из дерева, благо строевого леса здесь было вдоволь, причем бревна и доски не скреплялись раствором и не связывались, как жерди, но плотно пригонялись друг к другу и соединялись с помощью выступов и пазов. Каждый дом венчала остроконечная крыша, края которой, выступая за линию стен, служили навесами, дававшими в жару прохладную тень, а в сезон дождей защищавшими от ливней. Некоторые крыши имели причудливую форму: все их четыре угла задорно загибались вверх. Наше путешествие пришлось на сезон гнездования ласточек, а такого количества порхающих, кружащихся и мечущихся в воздухе ласточек, как в Мичоакане, я не видел больше нигде. Причиной тому, разумеется, вместительные стрехи, так прекрасно подходящие для гнезд.

Обилие лесов и вод привлекало в Мичоакан множество самых разных птиц. В реках яркими вспышками отражалось оперение соек, мухоловок и птиц-рыболовов. Из лесов беспрерывно доносился перестук дятлов, на озерных отмелях маячили большие белые и голубые цапли и еще более крупные куинко. Мы называем так нескладную, долговязую птицу, оперение которой в закатных лучах солнца приобретает волшебную красоту: когда целая стая таких птиц разом взлетает с места, создается впечатление, будто вы воочию увидели порыв розового ветра.

Основное население Мичоакана проживало во множестве деревень, кольцом опоясывающих Пацкуаро – Большое Тростниковое озеро, или на многочисленных мелких островках на том же озере. Хотя жители всех деревень были вполне способны прокормиться рыболовством и охотой на водоплавающих птиц, в каждой из них по указу ундакуари развивались еще и особый промысел или ремесло: имелись селения медников, ткачей, корзинщиков, мастеров лаковой росписи и так далее. Остров посреди озера, называвшийся Шаракуро, был весь застроен храмами и алтарями и служил церемониальным центром для всех деревень. В Цинцинцани, Обиталище Колибри, бывшем столицей Мичоакана, не производилось ничего, кроме указов, распоряжений и постановлений, определявших жизнь страны. Хижин там не было, одни дворцы, а население состояло из придворной знати, жрецов и их слуг и помощников. Когда наша процессия приблизилась к Цинцинцани, мы еще издали увидели древнюю джикату (так называется на поре пирамида), возвышавшуюся на холме к востоку от дворцов знати. Сооруженная еще в незапамятные времена, не очень высокая, но причудливо вытянутая, эта джиката, в архитектуре которой оригинально смешивались квадратные и округлые элементы, все еще поражала воображение своим величием, хотя облицовка с нее давным-давно осыпалась, краска облупилась, а сама пирамида поросла мхом.

Многочисленные деревянные дворцы Обиталища Колибри, конечно, уступали каменным зданиям Теночтитлана, но им тоже было присуще своеобразное великолепие. Двухэтажные, под остроконечными крышами с широкими козырьками-навесами, все они были опоясаны на верхних этажах наружными галереями. Внушительные кедровые бревна, из которых складывались стены, мощные столбы и колонны, перила, видимые под карнизами балки, – все тут было покрыто необыкновенно искусной резьбой. Всюду, куда только могла дотянуться рука художника, поверхности обязательно лакировали и украшали переливающимися красками или позолотой. Но разумеется, все эти роскошные особняки не шли ни в какое сравнение с дворцом самого ундакуари.

Благодаря гонцам-скороходам Йокуингаре знал о нашем приближении, так что нашего прибытия дожидалось на улицах столицы множество знатных мужчин и женщин. Не доходя до Цинцинцани, мы свернули в сторону, к озеру, где искупались, привели себя в порядок и переоделись в парадные одеяния, дабы предстать перед правителем свежими, бодрыми и в подобающем посланникам виде. Войдя в первый внутренний двор резиденции правителя, представлявший собой обнесенный стенами тенистый сад, я приказал поставить носилки на землю и отпустил всех своих носильщиков и стражей. Их размещением занялась дворцовая прислуга, а Цьянья, Женщина-Пара и я сам проследовали через сад к величественному зданию дворца. В многолюдной суматохе, царившей вокруг, никто не обратил внимания на необычный способ передвижения близнецов.