На следующее утро юноши снова направились к причалам. Томасу вспомнилось, как он, превозмогая сильное течение, топал вброд по мелководью под обстрелом арбалетчиков. Стрелы поднимали маленькие фонтанчики воды, а сам он не мог стрелять в ответ, опасаясь намочить тетиву лука. Теперь они с Робби, идя по набережным, обнаружили, что «Пятидесятница» таинственным образом появилась ночью. Размером это судно было не меньше любого из ходивших вверх по реке, то есть могло взять на борт и доставить в Англию два десятка людей с лошадьми. Сейчас, в отлив, поднимавшиеся над водой борта казались особенно высокими. Томас и Робби бойко вбежали на палубу по узкому трапу и услышали ужасный храп, доносившийся из маленькой вонючей каюты на корме. Томасу показалось, что каждый могучий всхрап вызывает сотрясение палубы. Он невольно задумался о том, на что способен издающий такие звуки богатырь, если потревожить его сон, но тут из двери каюты появилась бледная, как рассветный туман, и тоненькая, как стрела, девчушка. Положив на палубу охапку одежды, она приложила палец к губам. Незнакомка выглядела очень хрупкой, и когда подняла свое одеяние, чтобы подтянуть чулки, то показались ее тоненькие как прутики ноги.

«Вряд ли ей больше тринадцати лет», – подумал Томас.

– Он спит, – промолвила девчушка шепотом.

– Это я слышу, – сказал Томас.

– Тсс! – Она снова приложила палец к губам, а потом натянула поверх ночной сорочки плотное шерстяное платье, сунула тоненькие ножки в огромные башмаки и накинула широкий кожаный плащ. Натянув на светло-русые волосы замусоленную вязаную шапочку, девчушка подняла мешок, сделанный из потертой мешковины, и тихонько сказала: – Я пойду купить еды, а вы пока разведите огонь в очаге. Это на баке, кремень и кресало найдете на полке. Не разбудите его!

С этим предупреждением она, в своих слишком просторных башмаках и плаще, сошла с корабля, и Томас, устрашенный мощностью храпа, решил, что в данном случае и вправду лучше проявить осторожность. Он прошел на нос, где обнаружил стоявшую на каменной плите железную жаровню. Дрова уже были заложены, и лучник, открыв служившую дымоходом заглушку, взялся за кремень. Лучина для растопки отсырела и занялась не сразу, но к возвращению девицы огонь уже разгорелся как следует.

– Я Иветта, жена Пьера, – представилась она.

Похоже, девушку совершенно не интересовало, кто такие Томас и Робби.

С этими словами худышка извлекла огромную почерневшую сковороду, на которую разбила двенадцать яиц.

– Может, вы тоже хотите поесть? – спросила она Томаса.

– Неплохо бы.

– Вы можете купить у меня яйца, – сказала она, кивнув на свою торбу из мешковины. – Еще там есть ветчина и хлеб. Мой муж любит ветчину.

Томас посмотрел на жарящуюся яичницу:

– Это все для Пьера?

– По утрам у него отменный аппетит, – пояснила Иветта, – потому и еды много. Ветчины полно, так что вполне можете угоститься.

Неожиданно корабль заскрипел и качнулся.

– Он проснулся! – Девушка сняла с полки оловянное блюдо.

С палубы донесся громовой зевок, а потом Томас невольно попятился, ибо еще в жизни не видел такого здоровенного детины.

Ростом Пьер Виллеруа был на фут выше Хуктона, лицо великана покрывали глубокие отметины от оспы, а в его бородище запросто мог бы заблудиться заяц.

Моргая, он воззрился на Томаса и ворчливо спросил:

– Ты пришел наняться матросом, парень?

– Нет, я принес тебе письмо.

– Имей в виду, нам скоро отплывать, – пророкотал Виллеруа голосом, который, казалось, исходил из недр глубокой пещеры.

– Послание от мессира Гийома д’Эвека, – пояснил Томас.

– Нужно поторопиться, пока прилив низкий, понял? – сказал француз. – У меня в трюме три тюка мха. Я всегда использую мох. Как мой отец. Другие предпочитают порванную на кусочки пеньку, но мне она не нравится, совсем не нравится. По-моему разумению, ничто не сравнится со свежим мхом. Он, кстати, и смолится куда как лучше.

На свирепой рябой физиономии вдруг появилась ухмылка, обнаружившая нехватку нескольких передних зубов.

– Mon caneton![21] – воскликнул он, когда молодая жена поставила перед ним блюдо, нагруженное едой.

Иветта выдала Томасу и Робби по жареному яйцу, после чего вручила им два молотка и пару чудны́х с виду инструментов, похожих на тупые зубила.

– Мы будем конопатить и смолить щели, – пояснил Виллеруа, – так что я нагрею вар, а вы вдвоем станете запихивать мох между досками. – Он ухватил рукой яичницу и отправил ее в рот. – Надо управиться с этим до прилива, пока судно стоит высоко и все щели над водой.

– Но мы принесли тебе письмо.

– Слышал. От мессира Гийома. Но раз он прислал ко мне кого-то, значит ему нужно, чтобы «Пятидесятница» была готова к отплытию. Ежели мессир Гийом чего-то от меня хочет, он это получит, потому как я от него, кроме добра, ничего не видел. Только вот в чем загвоздка: ему ведь не будет от «Пятидесятницы» никакого прока, если та затонет, верно? Какой толк от судна, коли оно окажется на морском дне вместе со всей командой и пассажирами, а? Его нужно проконопатить и просмолить. Мы с моей лапочкой чуть было не затонули вчера, верно, мой птенчик?

– В трюм просачивалась вода, – согласилась Иветта.

– Так и булькала, – громко заявил Виллеруа, – на всем пути сюда от Кабурга, так что если мессир Гийом хочет куда-то отправиться, то вам, ребята, лучше поскорее приняться за дело.

Он широко ухмыльнулся, встопорщив бородищу, прочерченную яичным желтком.

– Сэр Гийом собрался в Дюнкерк, – пояснил Томас.

– Надеюсь, он удерет у них из-под носа, – размышлял вслух Виллеруа. – Переберется себе через ров, скок в седло, и только его и видели! Этот недотепа де Кутанс не успеет сообразить, какой нынче год.

– А зачем сэру Гийому в Дюнкерк? – поинтересовалась Иветта.

– Ясное дело, чтобы присоединиться к англичанам, – ответил ей муж, не выказывая по поводу предполагаемой измены д’Эвека ни малейшего неодобрения. – Его собственный сеньор пошел на него войной, французский епископ подгадил ему не меньше сеньора, да и король, надо думать, приложил к этой истории руку. При таких делах мессир Гийом имеет полное право перейти на чужую сторону. Дюнкерк, говоришь? Стало быть, он решил принять участие в осаде Кале.

Капитан зачерпнул со сковородки еще яичницы, заел ее внушительным ломтем ветчины и осведомился:

– Так когда хочет отплыть мессир Гийом?

– В День святого Климента, – сказал Томас.

– А это когда?

Этот простой вопрос неожиданно поставил всех в тупик. Ответить на него не мог никто. Томас, правда, знал, на какой день месяца приходится этот праздник, но понятия не имел, сколько времени до него осталось. Зато мигом смекнул, что это дает ему возможность увильнуть от противной работы. Хуктону не особенно хотелось мокнуть в холоде и грязи.