и разбиться с размаху, со стоном, с диким грохотом, о песок и о камни узких полос обезлюдевших пляжей окрестных, и опять откатиться назад, и потом возвратиться сюда, то нахлынут валами кипящими, то отхлынут, образовав белопенные завихрения, круговые воронки, и вот, повернув обратно, идут грозным фронтом, прямо на вас, мой возможный читатель, на всех, в отдалении и вблизи от стихии, на всё вокруг, чем известен и славен юг, вдохновляясь разбегом сим и сживаясь надолго с ним.

Так слушай и молча смотри, ни о чём не гадая, как море шумит или скалы трепещут, спадая туда, где пространство в другом измеренье встаёт, – ты помнишь, как жемчуг ушёл, словно тельце моллюска? – и некого нам обвинить, и корить ни к чему, – и ящерка разом возникнет, застынет и слушает музыку, – некая суть для меня, похоже, ясна – этой бухты и этой эпохи, – и нечего мне объяснять – это взмах, а не вздох, – живёт человек – вот и любит он море, большое, как в детских глазах, – да и море ведь любит его, – живёт человек – предназначенный, – то-то простое утешит его – ну а сложностей вдосталь вокруг, – и век ему долгий, наверное, будет отпущен, чтоб жил, понимая, – храни его в мире, Господь! – живёт человек – вот и любит он море – седое астральное действо на стогнах больших городов, на грани безумства иль таинства, – так и живёт – и всё тут – как выпало, вышло, сложилось, сказалось, – и жемчуг прохладный в ладонях его удержался – тогда ли? – в том августе – вспомним ли ныне? – тогда…

Столь давно это было, увы, что подумаешь: в самом ли деле сквозь горючий настой синевы мы в морское пространство глядели? Что за вздох отрывал от земли, что за сила к земле пригвождала? Люди пели и розы цвели – это в том, что живём, убеждало. Что за звёзды гнездились в груди, что за птицы над нами витали! Костный мозг промывали дожди, как об этом даосы мечтали. Шёл паром, и вослед за грозой норовили сорваться предгорья, и Азов закипал бирюзой, и угрозою – зев Черноморья. Смуглокожею девой Тамань зазывала в азийские дали, раскрывая привычную длань, чтобы бризы песчинки сдували. Что же Юг от жары изнывал и пришельцам беспечным дивился? Видно, в каждом уже прозревал то, чего от других не добился. Пот горячий, солёная блажь, невозможная, лютая жажда! Что теперь за былое отдашь? Не бывать неизбежному дважды. Путь упрямцев – единственный путь, по которому выверить надо всё, чего не страшились ничуть, все подробности рая и ада. Все подобия сути – тщета перед нею, настолько простою, что усталых небес высота обернётся мирской красотою. Руки, братья, скорее сомкнём в этой жизни, где, помнится, с вами не впервые играли с огнём, как никто, дорожили словами. Кто же выразит нынче из нас наши мысли о вере и чести? Невозвратный не вымолишь час, где, по счастью, мужали мы вместе. Так иди же в легенду, пора, где когда-то мы выжили, зная в ожиданье любви и добра, что судьба не случайна такая.

Радуга над округою. С круговою порукою. Все её семь цветов – каждый хранить готов.

Пагода – над бездонною пропастью. Мгла солёная. Поворожила всласть. Музыка. Весть и власть.

Мандельштам говорил о прозе:

– Прерывистый знак непрерывного.

Совершенно верно. И лучше – о прозе – пожалуй, не скажешь.

Только что сказать – о моей, необычной, прозе поэта, если проза моя зачастую и не проза совсем, а поэзия?

(Появился внезапно Феллини. Словно давний мой талисман. Прилетел – с высоких небес. Ну конечно, с Джульеттой Мазиной. У которой в руках была та, из фильма «Дорога», серебряная, иногда над миром звучащая, и волшебная, видно, труба.

Посмотрели супруги – вдвоём – на меня. Головами кивнули. Мол, держись. В работе – спасение. Надо выстоять – и победить. И Джульетта Мазина вновь на трубе своей заиграла. И тогда – отголоском хорала – в небе вспыхнуло слово: быть.)

Ведь есть на земле – поэт. Особенный. Небывалый. Другого такого – нет. И – не было. Так? Пожалуй. Тем более, речь его – вселенские связи. Тайны. Стихий – сквозь явь – торжество. И всё это – не случайно. Над миром его – покров: с высот неземных. Небесный. Над россыпью звёздных слов. Над жизнью, что стала песней. Над музыкой бытия. Над всем, что призваньем стало. Наития и чутья слиянье. Чудес начало. Движение дум и чувств. Служения продолженье. Сближение всех искусств. Прозрение. Постиженье. Свершений грядущих свет. Открытая днесь дорога. И есть на земле – поэт. Поэзия – дар. От Бога.

Не для себя. Для всех. Живущих надеждой, верой, любовью. Для всех живых. Для душ и сердец людских.

Вовсе не для себя говоря. Обращаясь – к людям. Слышат. Поймут. Придут. Ведь обозначен – Путь.

Голос. В который раз – пение. Прорицанье. Снова впадая в транс. Ввысь уходя – сквозь мрак.

Время с пространством – здесь, рядом. За ними – тени тех измерений, где встретимся мы – потом.

Ночь, за которой вдруг разом встаёт – сиянье. Жертвенность. Подвиг. Долг. Призванность. Весть и страсть.

Се – тот поэт. И с ним – празднество и единство сущего. Слову – быть. Сказанному – для всех.

Музыка. И мольба. Мистика. И молитва. Что же ещё? Судьба. Денно и нощно – битва. С тьмою. С бездушьем. Зов. Крик. Или шёпот? Лепет? Взгляд. За которым – кров. Шаг. За которым – трепет. Вызов. Любому злу. Кротость. И – крепость. Сила. Взлёт и прорыв – сквозь мглу. Вздох по тому, что – было. Слава. Всему, что – есть. Право. На всё, что – выше. Речь. Озаренье. Честь. Чуя. Внимая. Слыша. Полифония. Круг. Летопись. Откровенье. Светопись. Чистый звук. Рвенье. И – дерзновенье. Знак, различимый вмиг. Злак. Утоленье жажды. Жизнь. И – страницы книг. Тех, что поймут однажды.

Ты твердишь мне о том, что было, говоришь о том, чего не было, непрерывно сопоставляешь что-то с чем-то, – зачем же так?

То, что было, куда-то сплыло, ну а то, чего вовсе не было, с тем, что было, соединилось, превратилось в звук или знак.

Всё настолько было чудесным, не могло быть сухим и пресным, что давно устремилось к песням, оказалось на месте там.

Нет причины мне спорить с кем-то – ведь живая событий лента сквозь пространство прошла зачем-то, чтобы время постиг я сам.

Нить