упреки в том, что, помимо прихода или в составе его, они создают общины, которые якобы существовали только в первобытном христианстве и противоречат приходской структуре. При этом забывают об общине, например, недавно канонизированного о. Алексия Мечева, унаследованной после его смерти в 1924 году его сыном — иереем Сергием, расстрелянным большевиками в 1941 году. Но в современной РПЦ как раз в консервативных приходах подлинных приходов и приходской жизни почти нигде нет. Ни «двадцатка», ни «десятка» приходом не является, хотя большинство священников да и церковное начальство именно «двадцатку» считают приходом. При такой системе основная масса верующих в жизни своей церкви не участвует и является просто «захожанами» или «прохожанами». При такой системе развивается чуждый православию клерикализм, образуется пропасть между мирянами и духовенством, в то время как понятие приходской общины предполагает тесное сотрудничество духовенства и мирян. В нормальной церковной структуре прихожане несут материальную ответственность за свой храм и берут на себя обязанности по содержанию

632

храма и причта. Даже в самой богатой стране — Соединенных Штатах Америки — для нормальной жизни прихода требуется, чтобы приходская семья или община состояла по крайней мере из 30—40 обеспеченных семей. В современной же России содержание прихода вряд ли под силу группе численностью менее 500 человек. Приход является основной ячейкой Церкви[5], состоящей из мирян и духовенства в единой общине. Совместно они и управляют приходской жизнью. Приходские собрания, состоящие из всех молящихся, взявших на себя ответственность за церковь (а не только из «двадцатки»), выбирают церковный совет или правление, которое, как и настоятель, подотчетны приходскому собранию. Такое практикуется в современной России лишь в нескольких приходах, на которые наши ультраконсерваторы немедленно наклеивают ярлык — «обновленцы»![6] Хотя во всех храмах возносятся молитвы за воссоединение Церквей, наши ультраконсерваторы (вместе с их карловацкими собратьями) боятся любого шага к сближению не только с западными христианами, но даже с нашими восточно-православными собратьями — коптами, эфиопами, армяно-григорианами, малабарскими христианами[7]. Им невдомек, что богословие коптов признано вполне православным, и в большинстве православных церквей коптов и прочих так называемых «монофизитов» причащают ровно так же, как и прочих православных. Делает это уже давно и митрополит Московской патриархии Антоний Сурожский. Упрекают консерваторы миссионерствующих современных священников в том, что они чаще ссылаются на православных богословов

633

и мыслителей нашего времени, чем на отцов Церкви. Даже если это так, то тут нет ничего зазорного. Естественно, для современного читателя понятнее писания своих современников (от Флоренского до Шмемана, от Афанасьева до Мейендорфа), чем вещи, написанные тысячу и более лет назад авторами, окруженными совершенно иной культурой и иными понятиями.

О восстановлении церковной общины мечтал о. Александр Шмеман и проводил это в жизнь в приходе Свято-Владимирской духовной академии, ректором и профессором литургического богословия которой он был. Он же и другие современные нам православные богословы настаивали на частом принятии Святых таинств. Все это раздражает наших консерваторов прежде всего потому, что этого не было в дореволюционной России, которая для них остается эталоном для подражания во всем, забывая, чем окончились «предания» императорской России и в каком духовно плачевном состоянии была Церковь в императорской России, какой был упадок религиозности в народе накануне революции[8].

Причину такого пиетета по отношению к «традициям» Синодального периода Русской церкви блестяще проанализировала мать Мария (Скобцова), замученная в нацистском концлагере за то, что спасала евреев[9]. Одаренный поэт и религиозный мыслитель, монахиня Мария оставила нам в наследство замечательный критический анализ типов русского благочестия, в котором пророчески даны характеристики и историко-психологическая подоплека гонителей всего

634

динамического, свежего, живого в Русской церкви сегодня. Мать Мария видит здесь несколько типов «благочестия»: синодальный, уставщический, эстетический, аскетический и евангельский. Коротенько коснемся их, но оставим «уставщичество» на конец, поскольку оно наиболее профетично, а, следовательно, и злободневно сегодня.

О синодальном типе мать Мария пишет, что это восприятие Церкви как «атрибута русской великодержавной государственности, впитавшей в себя идеи, навыки и вкусы власти. Государство ... карало за церковные преступления», а Церковь проклинала «за преступления государственные». За 200 лет синодальной системы духовная жизнь уступила первенство внешнему государственному вероисповеданию, охранению устоев, не допуская новшеств и не нуждаясь в творчестве. «Торжественные ... молебны и освящения воинских знамен вряд ли могут привнести в жизнь общества энергию Духа Христова», — пишет она, и добавляет, что в эмиграции это направление стало «отличительным признаком Карловацкой церковной группировки»[10].

Хотя эстетическое благочестие восходит к летописному сказанию о выборе веры князем Владимиром, по которому главным критерием избрания Восточного христианства была красота богослужения, введение партесного итальянского пения со второй половины XVII века с его упором на мелодию за счет содержания и текста и писание «икон» по шаблону итальянских натуралистических портретов и духовных картин были той же данью кумиру эстетизма. Эстеты, по словам м. Марии, не творцы, а коллекционеры, охранители и ценители искусства. Они холодны по отношению к живому человеку и его страданиям. Господство эстетов в Церкви, предупреждает м. Мария, создаст духовный вакуум, который заполнят

635

«лжехристы и лжепророки, ... сектантские проповедники, баптисты, евангелисты, адвентисты, которые преподнесут голодным людям ... какой-то суррогат религиозной жизни... Кое-кто отзовется на это ... простое человеческое внимание, ... не сразу разберется, что ... его потчуют сомнительной смесью неграмотности, прекраснодушия и шарлатанства. Дурман подействует. И это еще углубит пропасть между Церковью и миром. Но, может быть, глаза, имеющие зрение любви, увидят, как из алтаря, огражденного благолепным иконостасом, ... выйдет Христос. Пенье продолжает звучать, клубы ладана курятся... А Христос выходит на панель и смешивается с толпой нищих, прокаженных, отчаявшихся, озлобленных, юродивых ... И самое страшное, как бы не оказалось так, что блюстители красоты ... не поймут и не постигнут Его красоты и не пустят Его в храм, потому что за Ним будет следовать толпа, искаженная грехом ... И тогда их пение растает в воздухе, ладан рассеется, и Некто скажет им: "Алкал Я, и вы не дали Мне есть, жаждал, и вы не напоили Меня, был странником, и не приняли Меня..."

К этому приведет идолопоклонство, свойственное и эстетическому типу благочестия... любовь слишком страшная вещь.... — ей не место там, где царит раз навсегда найденная и утвержденная красота. И тут ... от священников ... требуется только одно: чтобы они были служителями культа, жрецами, ... почти в языческом смысле слова. И священник расценивается с точки знания устава, с точки зрения музыкальности и красоты голоса... и т.