Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В общем, мы отчётливо ощущали охлаждение со стороны Черненко. Становилось ясно: кто-то крупно нашептывает ему против Горбачёва.
Обдумав всё основательно, я однажды сказал Горбачёву:
— Михаил Сергеевич, давайте я позвоню Константину Устиновичу и объяснюсь с ним напрямую, расскажу, как вы работаете, скажу, чтобы не доверял шептунам.
Горбачёв не возражал, и я начал готовиться к разговору, который представлялся делом далеко не простым даже с формальной точки зрения: я ведь в то время был только секретарём ЦК, а беседовать на весьма острую тему намеревался с Генеральным секретарём. Нельзя было исключить и крайнюю ситуацию: вдруг Черненко не воспримет разговор вообще, даст понять, что это не моего, мол, ума дело.
Впрочем, шансы на успех тоже были.
После перехода на работу в ЦК КПСС — а произошло это, напомню, в отсутствие Черненко — мои отношения с ним складывались непросто. Поначалу он относился ко мне настороженно. Но поскольку я камней за пазухой не держу, Черненко, видимо, вскоре понял, что неприятностей ему ждать от меня не приходится. И отношения наши постепенно выровнялись. Более того, став Генеральным секретарём, он всё больше доверял мне, я это чувствовал. Когда он тяжело заболел и находился дома, я порой звонил ему на квартиру, чтобы согласовать важные вопросы. Нередко меня просил об этом Горбачёв:
— Лучше ты позвони Константину Устиновичу, согласуй.
К телефону всегда подходила жена Черненко — Анна Дмитриевна, женщина скромная и добрая — именно такое составил я о ней представление. И ещё несомненно мужественная женщина: она, видимо, хорошо понимала, что дни Константина Устиновича сочтены, однако ничем не выдавала своей тревоги, разговаривала приветливо и каждый раз на мой осторожный вопрос, можно ли поговорить с Константином Устиновичем, отвечала:
— Егор Кузьмич, подождите минуту, я всё-таки попрошу Константина Устиновича подойти к телефону…
Действительно, Черненко, несмотря на болезненное состояние, брал трубку, и я весьма кратко, чтобы не утомлять его, согласовывал тот или иной вопрос.
Но та памятная телефонная беседа была непривычно долгой. Генеральный, видимо, понимал её особую важность, и тут уж щадить своё здоровье ему не приходилось. Думаю, помощники докладывали ему, что некоторые члены Политбюро, пользуясь частым отсутствием Генерального секретаря, как и в прошлые, доандроповские времена, перешли на сокращённый рабочий день, не перенапрягались. Поэтому я рассказал, что плотно — с девяти утра до девяти вечера — трудится Горбачёв, сказал о том, что мы не хотим и не можем подвести Генерального секретаря.
— Константин Устинович, — говорил я, — вы знаете, что я из Сибири, Горбачёв с Северного Кавказа, к тому же я совсем недавно работаю в ЦК. Старых связей у нас не было. Да, мы с Горбачёвым работаем дружно, но эта работа основана на интересах дела, только на интересах дела. Никаких других мотивов у нас нет.
Говорил в основном я. Черненко вопросов не задавал. А выслушав мой горячий монолог, ответил просто и коротко:
— Верю, Егор Кузьмич. Будем считать, что наш разговор состоялся.
На том мы и распрощались.
Вспоминая сегодня тот телефонный разговор с Черненко, я могу с чистой совестью говорить, что действовал в высшей степени искренне. В связи с болезнью Генерального секретаря ЦК ситуация в высшем эшелоне партийного руководства становилась всё более нестабильной. Мы с Горбачёвым отчётливо чувствовали, что внутри Политбюро были люди, которые начали активную подготовку к скорому, неизбежному перераспределению власти — с тем чтобы перехватить её.
В конце 1984 года аппаратная атмосфера вокруг Горбачёва начала характеризоваться некими «вакуумными» свойствами. Наверное, Михаил Сергеевич и сам ощущал её, но со стороны это было особенно заметно. Бывалые работники брежневской поры сперва заметались, не зная, на кого делать ставку, а затем всё определённее начали занимать отнюдь не горбачёвскую сторону.
Однажды Лигачёву позвонил Михаил Сергеевич. Кратко, но многозначительно сказал:
— Егор, нам с тобой надо съездить к Константину Устиновичу в больницу. Я договорился. Поедем в шесть часов.
По дороге в Кунцевскую больницу обсудили тактику разговора: решили не волновать Генерального секретаря, подбодрить, на такой ноте провести весь разговор.
Константин Устинович ждал их в небольшой комнате, где был накрыт стол с чаем и печеньем. Черненко был в полосатой блеклой пижаме старого покроя. Выглядел он болезненно, хотя и лучше, чем предполагали приехавшие. Видимо, только что принял очередную медицинскую процедуру.
Когда Горбачёв рассказывал о их дружной работе с Лигачёвым, Черненко откликнулся:
— Об этом я знаю, помощники говорят.
Потом поинтересовался, как движется подготовка очередного Пленума ЦК, в какой стадии проекты Программы и Устава партии — работа над ними, надо сказать, шла в ту пору полным ходом. Обсудили и некоторые важные кадровые дела.
Лигачёв потом говорил, вспоминая этот визит, что к чаю они так и не притронулись, полностью сосредоточившись на беседе. Но минут через двадцать — тридцать почувствовали, что Константину Устиновичу становится труднее разговаривать, с его лица исчез румянец, оно побледнело заметно. Во время беседы никто в комнату не входил, но гости и сами поняли, что пора закругляться. Распрощались тепло, в надежде, что болезнь отступит. Но произнести это язык не поворачивался. Они ведь всё понимали…
А на следующий день состоялось заседание Политбюро. Открывая его, Михаил Сергеевич сказал:
— Мы с Егором Кузьмичом побывали у Константина Устиновича в больнице, он просил передать…
Но не успел Горбачёв закончить фразу, как раздался чей-то изумлённый возглас:
— В больнице? Как? Когда?
Дело даже не в том, что кто-то не смог сдержать своего удивления, а в том, что неожиданное известие действительно произвело сильный эффект. К Генеральному секретарю прорывались в больницу многие, но он никого не принимал. И вдруг — он сам пригласил Горбачёва и Лигачёва! Безусловно, это что-то значило.
Именно так был воспринят их визит в Кунцевскую больницу. И хотя в рассказе Горбачёва о встрече с Генеральным секретарём не было, в общем-то, ничего, кроме общих фраз, приветов и пожеланий, можно не сомневаться, что эта поездка к генсеку кое-кого из членов Политбюро заметно встревожила.
Кончина К.У. Черненко в корне расстроила планы команды, сплотившейся вокруг него. Это была полная катастрофа. Ведь «протянул» вроде бы безнадёжно больной Брежнев лет пять в роли якобы активно действующего Генерального секретаря! Люди Черненко надеялись, что «протянет» и их шеф, и потому пытались создавать видимость идеологической и политической жизни в стране.
Е. Чазов:
— Пользуясь мягкостью и слабостью Черненко, они нередко превышали свои полномочия, хотя по уровню своих организаторских и политических возможностей им было далеко до пришедших с Андроповым лиц. Кстати, этим они вредили Черненко, его репутации. Моё уважение к ним полностью пропало после того, как они стали внушать Черненко необходимость досрочного, уже осенью 1984 года, проведения XXVII съезда партии. Я узнал это от самого Черненко, когда в очередной раз призывал его ограничить свою рабочую нагрузку. «Не могу ничего обещать, — отвечал он мне. — Помощники доказывают, что съезд партии надо проводить в этом году, чтобы рассмотреть и утвердить новый пятилетний план развития страны до наступления нового года». Это была явная уловка, так как стало обычным утверждение этих планов после начала новой пятилетки.