что последняя работа Генриха Циммера передает нам, как завещание, труд жизни современного индийского пророка, столь убедительно воплотившего задачу трансформации души.

XVI

Предисловие к «И-цзин»[907]

964 С искренним удовольствием я иду навстречу желанию переводчицы вильгельмовского издания «И-цзин» получить от меня предисловие, ибо так сполна могу выразить свою признательность моему покойному другу Рихарду Вильгельму[908]. Он глубоко постиг культурно-историческое значение обработки и изложения «И-цзин» — текста, которому нет равных на Западе, — и я испытываю глубочайшее уважение к этому творению, а чувство долга побуждает меня по мере сил и возможностей способствовать его распространению в англоговорящем мире.

965 Будь «Книга перемен» популярным, легким для понимания произведением, она не нуждалась бы во введении. Однако такого о ней никак не скажешь; напротив, ее содержание столь неоднозначно, что доводилось слышать, будто это собрание древних заклинаний, слишком уж дремучих, чтобы в них разобраться, — или вовсе лишенных какой бы то ни было ценности. Перевод Легга для серии Макса Мюллера «Священные книги Востока» (Sacred Books of the East) мало содействовал тому, чтобы сделать эту книгу достаточно доступной западному складу ума[909]. А вот Вильгельм постарался раскрыть перед читателем символику этого текста, зачастую едва доступную пониманию. Это ему вполне удалось, недаром он в течение многих лет осваивал на практике своеобразные гадательные техники этой книги, благодаря чему сумел развить ощущение живого смысла текста: его перевод трактата обладает глубиной, недоступной строгому, более или менее буквальному переводу.

966 Я обязан Вильгельму, во-первых, содержательными разъяснениями относительно самой сущности «И-цзин», а во-вторых, указаниями на практическое применение текста. Сам я более двух десятков лет занимался изучением данной гадательной техники, которая показалась мне крайне любопытной с психологической точки зрения, и ко времени нашей первой встречи с Вильгельмом в начале двадцатых годов успел довольно подробно ознакомиться с текстом. Несмотря на это, труды Вильгельма произвели на меня сильное впечатление, и я получил возможность воочию наблюдать, как он добивается таких великолепных результатов. Не стану скрывать, что был польщен, когда осознал, что мои собственные познания в области психологии бессознательного пригодились при обращении к этому тексту.

967 Поскольку я не владею китайским языком, для меня было вполне естественно подходить к трактату с сугубо практическими намерениями, а единственным предметом моего научного интереса была применимость и пригодность метода исследований. Запутанная символика китайских «заклинаний» почти меня не интересовала, при моем-то полном незнании синологии. Меня занимали не филологические изыски текста, а только и исключительно психологическая сторона применяемого в «И-цзин» метода.

968 Когда Вильгельм в свое время навещал меня в Цюрихе, я попросил его истолковать одну гексаграмму применительно к положению нашего психологического общества. Мне самому, разумеется, положение дел было известно, однако он не имел о нем ни малейшего представления. Результат гадания оказался обескураживающе верным — наряду с прогнозом о событии, наступившем гораздо позднее; предвидеть это событие я никак не мог. Впрочем, для меня этот результат был не так уж удивителен, поскольку я сам ранее успел провести ряд показательных опытов по этому методу. Вначале я использовал более утонченную технику 49 стеблей тысячелистника[910], но позднее, составив общее мнение о применимости метода, стал довольствоваться так называемым гаданием на монетах, к которому часто обращался впоследствии. Со временем выяснилось, что между рассматриваемой ситуацией и толкованием выпадающей гексаграммы обнаруживаются некоторые регулярные, так сказать, взаимосвязи. Следует признать, что это странно, что такого, по общепринятым воззрениям, происходить не должно, что возможны в лучшем случае лишь так называемые случайные совпадения. Но здесь нельзя не отметить, что, вопреки своей вере в закономерность Природы, мы слишком вольно трактуем понятие случайности. К примеру, сколь много психических явлений мы называем «случайными», хотя человеку сведущему совершенно ясно, что речь идет менее всего о случайности! Достаточно вспомнить только обо всех оговорках, очитках, ошибках памяти и пр., которые уже Фрейд характеризовал как совсем не случайные. Поэтому в отношении так называемых случайных совпадений «И-цзин» я склонен проявлять сомнение. Более того, мне кажется, что число точных попаданий очень велико и выходит за пределы всякой вероятности. Полагаю, тут мы вправе говорить не о случайности, а именно о закономерности.

969 Поневоле приходится задаваться вопросом, как доказать то, что объявляется закономерностью. Вынужден разочаровать читателя: подобное доказательство крайне затруднительно, если вообще возможно (последнее условие лично мне видится неуместным). С рационалистической точки зрения это утверждение выглядит полной катастрофой, и я ожидаю упреков в том, что позволил себе необдуманное заявление по поводу регулярности соответствия жизненных ситуаций и гексаграмм. На самом деле я бы и сам предъявил себе этот упрек, не ведай я по своему практическому опыту, как трудно — поистине невозможно — доказать что-либо в определенных психологических ситуациях. Сталкиваясь с несколько более сложными, чем обычно, обстоятельствами повседневной жизни, мы улаживаем конфликты с опорой на свои воззрения, чувства, аффекты, интуицию, убеждения и пр., то есть на то «научное» доказательство оправданности или даже пригодности, чего попросту невозможно; тем не менее все заинтересованные лица могут остаться довольными исходом. Как правило, встречающиеся в практике психологические ситуации настолько запутаны, что их удовлетворительное — с «научных» позиций — изучение и описание вряд ли вообразимо. Разве что можно говорить о вероятности того или иного исхода, да и то лишь тогда, когда заинтересованные лица проявляют предельную честность и готовы действовать добросовестно. Здесь, разумеется, хочется спросить, бываем ли мы абсолютно честны или абсолютно добросовестны? Мы стремимся к честности и добросовестности лишь до той отметки, до которой позволяет дойти наше сознание. А воображение на бессознательном уровне ускользает от нашего внимания, ибо сознание может сколько угодно считать себя честным и добросовестным, но бессознательное гораздо лучше знает, что наши мнимые честность и добросовестность лишь суть фасад, прикрывающий нечто противоположное. При наличии бессознательного никакой человек и никакая психологическая ситуация не могут быть описаны и осмыслены целиком, следовательно, какие-либо достоверные доказательства в принципе отсутствуют. Да, отдельные, строго определенные явления все-таки возможно доказать статистически (в качестве вероятностей) на основе огромного эмпирического материала[911]. Однако в индивидуальных, уникальных, в высшей степени сложных психологических ситуациях доказывать, в общем-то, нечего, ведь в соответствии со своей природой они не содержат в себе ничего такого, что годилось бы для экспериментальной проверки. К этим уникальным, невоспроизводимым ситуациям принадлежит и оракул «И-цзин». Как и во всех подобных случаях, многое зависит от того, видится ли нечто возможным или невозможным. Если, например, кто-то после долгих раздумий принимает решение исполнить задуманное, но внезапно