Потом секретарь райкома отдельно похвалил звено Ивана, оказывается, в последние две недели они добились самой высокой выработки в районе. Закончив, секретарь райкома попросил выступить Веню. Тот упруго соскочил с места и легко, по-мальчишески, поднялся на трибуну райкомовского конференц-зала.

«Хоть бы штаны другие надел, – недовольно отметил Яков Тихонович. – Райком все-таки, не танцульки». Он не уважал несерьезности, а на Вене и впрямь были старенькие, застиранные джинсы, хорошо, хоть за трибуной не видно. Но как только председатель начал говорить, Яков Тихонович сразу забыл и о штанах, и о несерьезной мальчишеской походке. Спокойным, негромким голосом, каким Веня всегда разговаривал, он врезал сразу, без предисловий, установив в приморившемся зале напряженную тишину.

– Вот здесь хвалили звено Завьялова, правильно хвалили. На наших глазах рождается коллектив, способный брать на себя ответственность, тот самый коллектив, который нам сейчас позарез нужен. Но что получается? Мы его хвалим и одновременно затягиваем на горле удавку.

– Конкретней, пожалуйста, – попросил секретарь райкома.

– Конечно. Недавно в бригаду приехал главный экономист сельхозуправления товарищ Зырянов. И знаете, чем он занялся первым делом? Думаете, помог сделать какие-то расчеты, думаете, встретился с механизаторами? Ничего подобного. Первое, что сделал, начал петлять вокруг норм и расценок, как испуганный заяц.

– Вы поаккуратней все-таки, – подал кто-то голос из зала.

– Я не на светском приеме. Экономистам вдруг почему-то показалось, что механизаторы слишком много зарабатывают. Он так и сказал – нечего баловать большими деньгами. Бред! Заработанные деньги не балуют. Заработанные деньги – воспитывают! А теперь позвольте спросить, почему наши уважаемые экономисты так испугались? Да потому, что не готовы они ни к звену к такому, ни к его работе. Не готовы! На словах мы за новое, но вот оно приходит, и мы отмахиваемся от него, как черт от ладана. Надо ж привычки ломать, самого себя ломать, а не лучше ли резануть зарплату, и дело с концом. Спокойнее. Лучше убытки по-старому считать, чем прибыль по-новому. В прошлом году район не выполнил план по хлебу. Значит, все мы работали плохо. Но зарплату свою мы получили полностью, до копеечки. Такие деньги, выходит, не развращают. А вот заработанные механизаторами честным трудом, получается, развращают. Да дайте мне в хозяйстве вырастить три таких звена, я тогда всю нероботь из колхоза выгоню. Пусть эти три звена их зарплату между собой разделят. Государство только выиграет от этого. Переубедить Зырянова я не смог. Он остался при своем мнении. Так вот здесь я хочу официально заявить: если звено развалится, то виноват в этом будет главный экономист, который желает жить спокойно. Все!

Веня прямо со сцены спрыгнул в зал и заторопился на место. В зале зашумели, будто в улей сунули палку. Секретарь райкома долго стучал по графину, пока не навел порядок.

– Яков Тихонович, вам, как бригадиру, нечего добавить? Вопрос застал врасплох. Что он мог добавить, если вся арифметика оставалась для него темным пятном. – Яков Тихонович поднялся с места, растерянно развел руками.

– Да нет, вроде нечего мне добавить.

– Позвольте мне, я внесу некоторую ясность. – Зырянов, как школьник, хорошо выучивший урок, высоко поднял руку. Но секретарь райкома глянул на часы.

– Я думаю, дискуссий сегодня устраивать не будем. Приготовьте расчеты, одним словом, все, что нужно, и мы вас послушаем. И председателя с механизаторами тоже послушаем. Все свободны.

Едва только после совещания Яков Тихонович сел в председательскую «Ниву», Веня сразу спросил:

– Что же вы меня не поддержали? Разве вы не согласны?

Яков Тихонович умел обманывать начальство, умел прикинуться простачком, если был убежден, что это на пользу дела. И не считал такой обман за грех. Но когда дело касалось его лично, он врать не умел и говорил только правду.

– Вениамин Александрович, я еще тогда хотел, по телефону, да духу не хватило. Запутал он меня. Не могу ничего понять, как заколодило. Пень пнем. Моих классов… короче, не для меня наука.

Они уже выехали из райцентра, и ровная, накатанная дорога шла среди соснового бора, красного от закатного солнца. Веня покивал головой и неожиданно сказал:

– Яков Тихонович, смотрите, какие сосны красивые.

– Что?

– Сосны, говорю, смотрите, какие красивые. А всего-то навсего солнышко осветило.

– Не пойму.

– Так вот и мы: попадем иногда в ситуацию, нас и осветит. Кого ярко, кого не очень. Яков Тихонович, вы честный человек, и я буду говорить с вами тоже честно. Не то беда, что вы в бухгалтерии не разобрались, дело это в принципе поправимое. Сели бы вечерком вместе, посчитали бы, уяснили. Дело в другом. Успокоились вы, Яков Тихонович, вот беда так беда. Добились уровня, за который не ругают, и держитесь. Это как на графике прямая линия. А в жизни такая линия, прямая, не подходит, в жизни она либо вверх, либо вниз. Нас может устроить только одно – вверх.

Яков Тихонович напрягся, кажется, уже понимая, к чему клонится речь.

– Эго что же, выходит, я не управляюсь?

– Как бы вам сказать? А, не в бирюльки играем! Сегодня, Яков Тихонович, внешне вы управляетесь, завтра – нет. А завтра – не за горами, завтра придет уже весной, когда землю будем отдавать безнарядным звеньям. И главный наш козырь за них – сегодняшнее звено Ивана. Только в таком случае – вверх. А вы таили маленькую надежду, что поколотятся мужики, набьют шишек и отступятся. Мало ли их, таких новшеств, на вашем веку было. Честно – так или не так?

«Будто за жабры берет», – подумал Яков Тихонович и снова не смог сказать неправду.

– Если честно – так. А дальше что? Выходит, заявление надо писать, по собственному…

– Яков Тихонович, вы должны сами решать.

Вот и решал сейчас Яков Тихонович неожиданно свалившуюся на него головоломку. Точнее, не решал, а только смотрел на нее, не зная, с какого боку подступиться. Да и не хотел пока подступаться вплотную – туман обиды плыл перед глазами. Столько лет, можно сказать, всю жизнь вбухал в свое бригадирство, и вот – благодарность. За все труды.

Катит иногда машина по глубокой колее, никуда не сворачивая, катит и катит, но вот бросило ее в сторону, выскочила она из колеи и пошла то юзом, то в сторону…

Яков Тихонович никак не мог собраться в это утро. Впервые появилось у него желание убежать от дел, убежать куда глаза глядят, выпрячься, освободиться от привычного хомута и спокойно, не торопясь подумать. Яков Тихонович подобрал вожжи, понужнул Пентюха и направил его за околицу. У него было место, где он мог подумать и рассказать.

В прошлом году деревенское кладбище огородили штакетником. Дерево еще не успело посереть от дождей и солнца, поэтому от новизны и крепкой надежности изгороди у человека не возникало здесь безысходной тоски. Новое напоминало о жизни.