— Лет двенадцать или пятнадцать.

Фогель посмотрел ему прямо в глаза:

— Тянет на пожизненное заключение, с этим ничего нельзя поделать. Наш шанс появится после процесса.

Профессор Фрухт понял своего адвоката правильно: Вольфганг Фогель занимался обменом заключенными между Востоком и Западом. И в Восточной, и в Западной Германиях Фогеля считали замечательным гуманистом, посвятившим свою жизнь политическим заключенным. Только после крушения ГДР станет известно, что адвокат Вольфганг Фогель всю свою сознательную жизнь был сначала агентом, а затем и кадровым сотрудником Министерства государственной безопасности. Обмен заключенными был выгодным бизнесом. Восточная Германия торговала заключенными в розницу и оптом, получая за каждую голову от ФРГ большие суммы в свободно конвертируемой валюте. Уезжавших из ГДР заставляли продавать дома и имущество за бесценок. Адвокат Фогель стал миллионером на этих сделках. Его судили и приговорили к двум годам тюремного заключения. Но без такого человека, как он, холодная война была бы еще холоднее…

Профессора Фрухта судила коллегия по уголовным делам военного трибунала. Это был первый случай, когда гражданское лицо судили военные. Профессор физиологии чувствовал себя возведенным в генеральское достоинство. Даже жена Фрухта не знала, что его судят. Зал был пуст, сидели только трое солдат, стенографистка и обвинитель с адвокатом. Фрухт и здесь нашел возможность немного повеселиться, когда он прочитал фамилии судей: Хаммер (молоток), Нагель (гвоздь) и Зарг (гроб).

Профессор, чьим адвокатом был Фогель (птица), а обвинителем Рихтер (судья), превратил все в каламбур и называл себя «бедным Фрухтом (фруктом)».

Судей раздражало то, что профессор шпионил по собственной воле. Обычно они имели дело или с засланными агентами, или с купленными людьми, с жертвами шантажа. А тут непонятный случай собственной инициативы, что составляло особую тяжесть преступления. Поразительным образом во время суда Фрухт обогатил свои познания о секретах создания химического оружия в ГДР. Он узнал, на каких заводах это оружие производится, и уже из тюрьмы сумел передать эти сведения американцам. О том, как он сумел это сделать, профессор Фрухт умалчивает и по сей день.

Его приговорили к пожизненному заключению.

В тюрьме в Баутцене профессор Фрухт провел долгие годы. Он знал эту тюрьму: в первые послевоенные годы ему подчинялись тюремные больницы. Его поместили в одиночку. Камеры над ним и рядом с ним были пусты. Под ним сидел бывший офицер госбезопасности, совершивший должностное преступление.

В течение пяти лет он видел человека три раза в день по тридцать секунд. В половине шестого утра ему приносили кофе и ведро с водой для мытья туалета. Днем этот же человек приносил обед и сухой паек на ужин. Вечером он еще раз открывал дверь и тут же закрывал — это была вечерняя проверка.

На получасовую прогулку водили каждый день, но даже надзирателя Фрухт не мог увидеть в лицо. Когда профессор выходил из камеры, надзиратель стоял за дверью, видна была только его рука. Потом Фрухт шел один по лестнице и выходил в прогулочный дворик. Кто-то невидимый запирал за ним дверь. Только на сторожевых вышках виднелись силуэты охранников с автоматами.

Профессор предложил надзирателям воспользоваться опытом прусских тюрем прошлого столетия: надевать на лицо особо опасных заключенных черную маску. Тюремной администрации это бы значительно упростило жизнь. Прогулочный дворик был в определенном смысле просто большой камерой, только без крыши. Летом вырастало немного травы, иногда Фрухту удавалось сорвать одуванчик. Во время прогулки запрещалось бегать, прыгать, нагибаться, становиться на камень, кричать, лепить и бросать снежки. Разрешались только простейшие гимнастические упражнения — взмахи руками, приседания.

В тюрьме профессор Фрухт работал: снабжал пружинками и шайбами станочные шурупы. Норма — 4150 штук в день. Рабочий день — восемь часов. К концу дня у него болели руки и ломило спину. Не работать было нельзя, за отказ — карцер. Более умелые заключенные выполняли нормы на сто десять процентов. Многие готовы были работать по десять-одиннадцать часов, чтобы заработать несколько лишних марок на курево. Фрухт давал только сто пять процентов. Стахановские подвиги этих умельцев приводили к тому, что, пока Фрухт сидел, нормы трижды повышали.

В камере Фрухт то мерз, то мучился от жары — в зависимости от того, начался или закончился отопительный сезон. Кормили, по мнению физиолога Фрухта, неразумно, по нормам прошлого столетия, когда заключенный занимался тяжелым физическим трудом: много жиров, мало белка. Легко было растолстеть. Фрухт прописывал себе диету. Зарабатывая в месяц от четырнадцати до девятнадцати марок, покупал в тюремной лавочке не сладости, а творог.

Психологически Фрухт чувствовал себя лучше, чем другие заключенные. Многие заключенные выходили на работу полубольными, хотя тюремные правила разрешали взять на три дня освобождение по болезни. Они боялись оставаться один на один с собой. Большинство осужденных считает свое пребывание в тюрьме несправедливым и усугубляет свои страдания, день за днем спрашивая себя: за что же меня постигла такая несправедливость?

Фрухт знал, за что его посадили.

Он очень много писал, но держать в камере записи не разрешалось. Их время от времени отбирали — иногда через несколько дней, иногда через несколько месяцев. Если Фрухт занимался математическими расчетами, то это изъятие было для него болезненным — он не мог продолжать работу, но старался прежде всего удержаться от жалости к самому себе.

К изоляции Фрухт быстро привык.

Профессору были известны все опасности одиночного заключения. Нормальный человек становится шизоидным типом, шизоид превращается в шизофреника. Рассыпается шкала ценностей, реакции становятся неадекватными. Известный случай: приговоренному к пожизненному заключению вдруг сообщают об освобождении. В ответ он задает вопрос: а что сегодня будет на обед?

Иногда возникают бредовые идеи. В какой-то момент Фрухту казалось, что его должны вот-вот освободить. Он только об этом и говорил. Например, слышал звук въезжающей во двор автомашины и считал, что это привезли указ о его освобождении. Дружески расположенный к нему уборщик тщетно пытался вывести его из этого состояния. Эта бредовая идея несколько раз захватывала Фрухта.

Одиночка опасна и тем, что ведет к отупению. Эта опасность преодолевается с помощью телевизора. По тюремным правилам ГДР заключенному разрешалось смотреть телевизор один час в неделю. Но тюремная администрация поступала по-своему: сажала Фрухта перед телевизором раз в квартал сразу на восемь часов. Выбирались специальные дни, например, день памяти жертв фашизма или день Национальной народной армии, когда часами произносились одни и те же речи и показывали марширующие колонны.

Тем не менее, профессор старался справляться с психологическими проблемами. Он говорил себе: самое длительное тюремное заключение состоит из крошечных отрезков времени, и задача состоит в том, чтобы каждую секунду если и не испытывать какое-то удовольствие, то хотя бы сохранять равновесие. Так можно выстоять.