Тот приглашающе махнул рукой и негромко сказал:

– Поднимайся сюда, Арки.

Мавранос остановился в дверях салона и окинул взглядом просторное помещение, от большого стола, крытого зеленым сукном, до подергивавшейся фигуры Доктора Протечки в инвалидном кресле. Старик снова и снова спрашивал, доводилось ли кому-нибудь нюхать розы.

Стол был пуст. Карты Ломбардской Нулевой колоды были разбросаны по красному ковру.

Крейн хрипло застонал.

– Помоги собрать их, – попросил он.

Мавранос подошел к бару и наклонился, чтобы поднять карты, а Крейн опустился на четвереньки возле стола и начал сгребать те, которые валялись там.

Доктор Протечка дернулся в кресле и произнес:

– Лезь ко мне на колени, сынок.

Крейн пропустил его слова мимо ушей. «Двойка мечей, – сказал он себе, подняв эту карту, – а вот десятка чаш…»

– «Если… мрачны небеса…» — пропел Доктор Протечка.

Крейн набрал полную горсть карт, небрежно сунул их в карман, чтобы они не разлетелись, и, перебравшись, все так же на четвереньках, немного в сторону, принялся собирать остальные.

Вскоре он оказался не в силах выдерживать незаконченность песенки, так и повисшей в прохладе утра.

– «Чего ты не боишься?» – сквозь зубы повторил, казалось бы, давно забытые слова.

– Я не боюсь мрачных небес… – пропел Протечка.

Крейн засунул в карман очередную стопку карт и переполз по ковру к следующей россыпи. Размалеванные лица с идиотическими выражениями смотрели на него, а он подбирал их и мял в кулаке.

– «Что я с ним делаю?» – произнес он, приходя в бешенство оттого, что эти старинные ритуальные слова так глубоко въелись в его память. Шестерка чаш, туз жезлов, Дурак…

– «Ты наполняешь их голубизной…»

«Господи!» – подумал Крейн, чувствуя, как его глаза заполняются слезами.

– «Как меня зовут?» – старательно спросил он сорвавшимся голосом.

– «Сынок».

– Ну вот, все, – сказал Мавранос и выпрямился с полными руками карт. Он не глядел ни на Крейна, ни на старика.

– Отлично, – ответил Крейн, тоже поднимаясь на ноги. Голос его звучал ровно. – Положи их на стол. Я сейчас разрежу те, которые мы собрали, а потом поищем остальные.

Он вынул из кармана джинсов тот самый складной нож, который вынул из стены в туннеле под «Фламинго», и после того как Мавранос подошел к столу и выложил карты на зеленое сукно, и он сам тоже выудил из карманов те карты, которые подобрал, сложил все аккуратной стопкой, открыл нож и приставил острие к рубашке верхней карты. Затем, вспомнив ту ночь, когда пропорол себе ногу, он с силой стукнул ладонью по верху рукояти, и лезвие проткнуло карты.

Лодка не покачнулась, в окна не хлестнул внезапный дождь, никаких голосов не раздалось над озером.

Нож стоял торчком, воткнувшись острием в дерево столешницы под зеленым сукном.

– Вот еще валяется, и еще, – тихо сказал Мавранос, – в углах.

– Давай-ка их тоже подберем. – Крейн присел на корточки у правого борта и поднял сразу полдюжины карт – и почувствовал на себе взгляд Доктора Протечки, взгляд своего отца.

Оглянувшись через комнату, он увидел, что старик умоляюще смотрит на него.

– «Что сделают с тобою друзья?» – почти ласково спросил Крейн.

Его отец улыбнулся и открыл рот:

– «Друзья покинут меня…»

– У меня все, – сообщил Мавранос, подходя к столу с пригоршней карт.

– И у меня вроде тоже, – сказал Крейн и выпрямился. – Похоже, что все. Знаешь что, Арки, пересчитай их, ладно? – К его горлу подступило рыданье, он умолк и подождал, чтобы вновь говорить ровно. – Сомневаюсь, что у меня получится.

– Ща сделаю.

Мавранос забрал карты из рук Крейна и тот сердито посмотрел на отца:

– На что ты согласен? – спросил он.

– «Я согласен: пусть все меня покинут…»

– Семьдесят восемь, – сообщил Мавранос чуть заметно дрожащим голосом.

– Да, все тут, – сказал Крейн. Вынув из внутреннего кармана вторую колоду, он положил ее рядом с первой. Потом выдернул нож из стола и принялся резать, полосовать и пилить карты.

Ему почудилось, будто они ерзали и сопротивлялись под ножом, он ощущал упругий отпор, сопротивление и ярость, когда стальное лезвие разрушало картонные плоскости и сокрушало рисунки, но через считаные минуты все карты превратились в гору бесформенных обрезков.

Крейн отступил от стола.

– «Что у тебя останется?» – рассеянно спросил он.

– «У меня останешься ты…» – пропел его отец.

«Надеюсь, что так, – с горькой беспомощностью подумал Крейн, – хоть кусочек меня, того пятилетнего мальчика».

Крейн собрал обрезки.

– Пойдем-ка на нос, – сказал он Мавраносу. – Я рассею их над озером, как чей-нибудь прах.

– И поживее, – отозвался Мавранос. – Честно говоря, мне, знаешь ли, хотелось бы убраться отсюда.

Перед тем как выйти на палубу, Крейн приостановился, поскольку негоже было перед лицом всех предстоящих лет оставлять стихи недочитанными.

– «Как меня зовут?» – прошептал он.

– «Сынок».

Через полчаса старый пикап, погромыхивая, катил по 95-му шоссе на север, через пустыню, в сторону хребта Маккулох и лежавшего за ним Лас-Вегаса.

– И когда мы вернулись в салон, – сказал Крейн, заканчивая историю для Нарди и Дианы, – он был мертв. – Крейн одной рукой обнимал Диану за плечи, а с другой стороны от матери смотрел в окно Оливер. – И хотя… – Крейн тяжело вздохнул и крепче стиснул плечи Дианы. – Хотя с его смерти вряд ли могло пройти больше минуты, прикоснувшись к нему, я почувствовал, что он холоден, как озерная вода. Я перерезал привязной ремень кресла, а потом мы снова вышли наружу, и я бросил нож в воду. Когда…

– Сочувствую, ты потерял отца, – сказала Диана.

– Сомневаюсь, что тут уместно сочувствие, – ответил Крейн. – Думаю, меня это не особенно тронуло.

Оливер поерзал на сиденье, и Крейн подумал, что мальчик хочет что-то сказать, но он продолжал смотреть в окно.

– И, – продолжал Крейн, – когда нож почти коснулся воды – трудно было точно разглядеть, потому что волны сверкали на солнце, – клянусь, из воды поднялась рука и поймала нож за рукоятку! И скрылась без малейшего всплеска.

Тут Оливер никак не мог остаться равнодушным. Он резко повернул голову.

– Рука? – пискливо воскликнул он. – Как будто под водой сидел кто-то живой и поймал ножик?

– Насчет живого – не уверен, – ответил Крейн.