Это был нескромный вопрос, но он ответил.

— Да, любил. Дважды.

— Но это осталось в прошлом?

Ему вдруг захотелось ей рассказать.

— В тот год, когда началась война, мне хватило наглости влюбиться в женщину, которая была замужем.

— А она вас любила?

— Да.

— И что же?

— Я просил ее оставить мужа. Мне не следовало так поступать, и я знаю, что это вас шокирует. Но она была лучше, чем я, и она отказалась от моего безнравственного предложения.

— Меня не так легко шокировать. А второй раз?

— В прошлом году у меня была помолвка в родном городе, Буффало. Но она вышла за другого.

— Простите. Мне, наверное, не следовало заводить об этом речь Я напомнила вам о событиях, о которых больно вспоминать!

— Да, это так.

— Вы простите мне признание, что мне стало легче? Оттого, что вы знаете, какую боль может причинить любовь.

— Да, знаю.

— Но, может, скоро наступит мир, и моя боль пройдет.

— Я очень на это надеюсь, леди Мод.

IV

Этель целыми днями мучительно думала о предложении Фица. Стоя на заднем дворе, на холодном ветру, она выкручивала выстиранное белье и представляла себе жизнь в том чудном доме в Челси, представляла Ллойда, бегающего по саду под присмотром заботливой няни. «Я дам тебе все что угодно», — сказал он, и она знала, что это правда. Он оформит дом на нее. Он свозит ее в Швейцарию и на юг Франции. Если бы поставила себе такую цель, то могла бы добиться от него пожизненного содержания и получать деньги до самой своей смерти, даже если надоест ему, — хотя она знала, что если захочет, то не надоест никогда.

Это стыдно и отвратительно, говорила она себе сурово. Она станет женщиной, которой платят за секс, а что, как не это, означает слово «проститутка»? Она никогда не могла бы пригласить в свое жилище родителей, они сразу бы поняли, что все это значит.

Неужели это для нее так важно? Может, и нет, но это еще не все. Она хотела от жизни большего, чем просто удобства. Став любовницей миллионера, она вряд ли могла бы продолжать борьбу за простых женщин. С политикой ей пришлось бы покончить. Она перестала бы видеться с Милдред и Берни, и даже общаться с Мод ей было бы неловко.

Но кто она такая, чтобы ждать от жизни столь многого? Она — Этель Уильямс, родившаяся в доме шахтера! Как можно воротить нос от легкой жизни? «И на том скажи спасибо», — повторяла она себе одну из любимых фразочек Берни.

А кроме того, нужно подумать о Ллойде. У него будет гувернантка, а потом Фиц даст денег, чтобы отправить его в школу для детей аристократов. Он вырастет среди элиты и займет привилегированное положение в обществе. Имеет ли Этель право лишить его этого?

Она так ничего и не решила для себя, когда в кабинете редакции, где сидела вдвоем с Мод, раскрыла газеты и узнала о другом судьбоносном предложении. Двенадцатого декабря немецкий канцлер, Теобальд фон Бетман-Гольвег, предложил Антанте мирные переговоры.

Этель была в восторге. Мир! Неужели это возможно? И Билли сможет вернуться?

Французский премьер немедленно назвал предложение коварной уловкой, а русский министр иностранных дел осудил немецкие «лживые предложения», но Этель верила, что имеет значение только реакция англичан.

Ллойд Джордж не стал выступать с публичной речью, сославшись на больное горло. В Лондоне в декабре месяце половина населения жаловалась на кашель и насморк, но Этель заподозрила, что Ллойд Джордж просто решил выгадать время. Она посчитала это хорошим знаком. Немедленный ответ мог быть только отрицательным; все остальное оставляло шанс. Он хотя бы рассматривает возможность мира, подумала она с надеждой.

А пока президент Вильсон всей американской мощью склонял весы в сторону мира. В качестве предварительного шага он предложил воюющим сторонам заявить свои цели — что они стремятся получить с помощью этой войны.

— Тут-то все и замялись, — сказал вечером Берни Леквиз. — Они уже забыли, почему начали войну. А теперь воюют просто потому, что хотят победить.

Этель вспомнила, как миссис Дэй Пони в разговоре про забастовку сказала: «Ох уж эти мужчины! Если влезут в драку — то думают лишь о том, чтоб одержать верх. И не прекратят, чего бы это ни стоило!» Интересно, если бы премьер-министром была женщина, как бы она отреагировала на это предложение мирных переговоров?

Но в последующие дни Этель поняла, что Берни прав. Ответом на предложение президента Вильсона было странное молчание. Ни одна страна не ответила сразу. Это еще больше злило Этель. Как они могут вести войну, если даже не знают, ради чего?

Берни устроил собрание, на котором планировалось обсудить немецкое предложение. В день собрания Этель, проснувшись, увидела у своей постели брата в военной форме.

— Билли! — воскликнула она. — Ты живой!

— И в отпуске на целую неделю, — сказал он. — Вылезай из постели, лежебока.

Она вскочила, накинула халат и обняла его.

— Билли, как же я счастлива тебя видеть… — Она заметила полоски у него на рукаве. — Так ты теперь сержант?

— Точно.

— А как ты вошел?

— Милдред открыла… Вообще-то я пришел поздно вечером.

— И ты спал…

— …наверху, — сказал он, краснея.

— Счастливчик! — усмехнулась Этель. — Милдред — золото, а не девушка. Женишься на ней?

— Да, если не убьют.

— Ничего, что у вас разница в возрасте?

— Не такая уж большая. Было бы ей, к примеру, тридцать…

— А дети?

— Они такие славные… Но даже будь они другими, — Билли пожал плечами, — ради нее я бы с ними ужился.

— Ты, должно быть, видел все эти шляпки у нее в комнате. Она открыла мастерскую.

— Ну да. Она говорит, все идет неплохо.

— А Томми тоже приехал на побывку?

— Да, он сел на поезд в Эйбрауэн.

Ллойд проснулся, увидел в комнате чужого и заплакал. Этель взяла его на руки и стала успокаивать. Потом сказала Билли:

— Пойдем на кухню. Я приготовлю завтрак.

Она решила сварить овсянку, а Билли сел читать газету. Через минуту он сказал:

— Чертова зараза!

— Ты о чем?

— Да этот Фицгерберт вовсю разоряется… — Он кинул быстрый взгляд на Ллойда, словно ожидая, что ребенок может обидеться за столь презрительное упоминание о его отце.

Этель заглянула через его плечо в газету. И прочла:

К вопросу о мире. Солдаты, просят: «Не оставляйте нас! Боритесь!»

Речь раненого графа.

Вчера в Палате лордов прозвучала трогательная речь против сделанного немецким канцлером предложения о мирных переговорах. Выступал граф Фицгерберт, майор «Валлийских стрелков», залечивающий в Лондоне раны, полученные в битве на Сомме.