Роуленд на это ничего не ответил. Они продолжили путь в молчании. Молча спустились с холма и приблизились к оранжерее Макса. Возле калитки Макгуайр остановился и снова задумчиво нахмурился. С ветвей падал яблоневый цвет и подобно конфетти ложился у их ног.

– Ну, что ж, – внезапно заговорил Роуленд, – если Линдсей действительно нуждается в поддержке, если на какое-то время ей нужен спутник и собеседник, я, конечно, могу им стать…

– Тем более, что это – ненадолго, – подхватил Марков. – Замените меня на это время. А потом, когда я вернусь из Танжера, – он не договорил фразу.

– Или, – словно невзначай добавил Роуленд, – из отдаленных районов африканского буша…

– Верно, верно. Это – глухой уголок в верховьях Замбези…

Ощущая себя победителем – в конце концов, все оказалось не так уж и трудно, – Марков открыл калитку сада.

– Странно только, что мне раньше никто об этом не говорил, – задумчиво сказал Роуленд. – Ни одна живая душа. Ни Макс, ни Шарлотта.

– А вы полагаете, им об этом хоть что-нибудь известно? – патетически воскликнул Марков. – Уверен, что нет. Линдсей такая скрытная! Она почти ни перед кем не раскрывает свою душу. Да не почти, а вообще ни перед кем, кроме меня.

– Да и, глядя на саму Линдсей, такого не подумаешь. Помнится, в январе она была так мила, что приготовила ужин у меня дома, и я готов поклясться, что она тогда упомянула…

– Другого мужчину? – быстро договорил за него Марков. – Такое возможно, но, надеюсь, вы понимаете, что это – всего лишь ширма, прикрытие. Не могли же вы всерьез купиться на это!

– Да, возможно, меня тогда подвела толстокожесть, и я этого не сообразил, – с полуулыбкой согласился Макгуайр. – Вероятно, это ее замечание ослепило меня. Как глупо с моей стороны! Ну-ну…

Следом за Марковым он вошел в сад. Фотограф решил, что на сей раз ему лучше воздержаться от ответа. Вранье, к которому пришлось прибегнуть напоследок, далось ему с трудом. От усилий, приложенных ради спасения положения, его даже бросило в пот. Кроме того, что-то в последней реплике Макгуайра сконфузило его. Его настораживало и даже слегка пугало невероятное самообладание, присущее этому человеку.

– Может быть, мне следовало держать рот на замке? – вновь заговорил он, когда они уже подходили к дому. – Может, зря я затеял весь этот разговор? Но к кому еще мне было обращаться? Вокруг так мало холостых мужчин!

– Да, и в самом деле мало. Мы – вымирающий вид.

– К Максу с такой просьбой я обратиться не могу, да у него и времени бы на это не хватило. У него – жена, дети. Кроме того, такое по силу только человеку, которого Линдсей знает и которому верит.

– Не корите себя. – Большая и сильная ладонь Макгуайра легла на плечо Маркова. На лице его появилась теплая улыбка. – Я почту за честь замещать вас на время вашего отсутствия.

– И, надеюсь, не расскажете Линдсей о нашем разговоре? Если она узнает, что я обратился к вам с подобной просьбой, ее инфаркт хватит.

– Можете на меня положиться, – заверил его Роуленд. – Я приложу все силы для того, чтобы играть свою роль на «отлично». По крайней мере, вплоть до вашего возвращения.

Из груди Маркова вырвался вздох облегчения. Это, конечно, было не совсем то, на что он рассчитывал, но ничего больше он сейчас сделать не мог. Теперь все зависело от одной только Линдсей. Позволив Роуленду первому войти в дом, он задержался на пороге, чтобы еще раз взглянуть на сияющее небо и цветущие яблони. Губы его двигались. Иногда Марков бывал суеверным и теперь просил небеса о том, чтобы они послали им удачу.

* * *

Паскалю снились убитые. Эти сны стали посещать его много лет назад – когда он только начал работать в «горячих точках». Они прекращались, а потом снова начинались, но только уже в других формах, и с тех пор не покидали его почти никогда. Иногда ему снились реальные события, свидетелем которых он являлся в разное время и о которых, казалось, давно позабыл.

Иногда сновидения бывали расплывчатыми и неопределенными, но от этого не менее пугающими.

Почти двадцать лет пробыл он на разных войнах и давно привык к таким кошмарам. Вот и сегодня, проснувшись, прибегнул к знакомой тактике. Он дождался, когда успокоится сердцебиение, и сосредоточился на вещах, которые его окружали: кровати, комнате. Иногда с той же целью он начинал говорить с самим собой. Например, вслух перечислял те дела, которые предстояло сегодня сделать.

Нынче утром кошмар не отпускал его дольше, чем это бывало обычно, опутав, словно паутина, все уголки его сознания… Чтобы избавиться от него, Паскаль даже начал произносить вслух какие-то первые пришедшие на ум стихотворные строчки, которые читал ему еще отец. И все же сон никак не хотел отступать, парализуя Паскаля, заставляя чувствовать себя несчастным. Он напрягся, и постепенно очертания окружающих предметов стали приобретать отчетливость. Кошмар отошел назад и растаял. Паскаль вспомнил, что вновь находится в Лондоне, что они с Джини опять вместе, что его рука почти выздоровела, а пальцы обрели былую силу и стали проворными, как прежде. Он сел в постели, прислушался и потрогал простыни рядом с собой. Они уже успели остыть. Он слышал, как внизу, стараясь не шуметь, двигается Джини, как открылась и снова закрылась дверь.

Немедленно вслед за этим Паскаль ощутил прилив огромного облегчения. Его первым желанием было окликнуть Джини, но он подавил его в себе, снова лег на спину и закрыл глаза. Ему хотелось в полной мере насладиться этим облегчением, ощутить в душе надежду, а это было ох как не просто. В последние недели, проведенные ими в Париже, его не раз посещало чувство, что она к нему уже больше не вернется.

И все же, проводя в больнице одинокие ночи, которые казались ему бесконечными, он настойчиво убеждал себя в том, что им с Джини все же удастся наладить свою совместную жизнь и вдохнуть в свою любовь второе дыхание, поскольку именно этого он хотел больше всего на свете. Все трудности можно будет преодолеть. Это, твердил себе Паскаль, зависит лишь от их желания и воли.

Наконец он выписался из больницы и воссоединился с Джини. Они поселились в квартире его друзей. Начался процесс выздоровления. Сначала Паскаль возлагал все надежды на слова. Они станут говорить друг с другом – честно, без уверток – и таким образом смогут найти способ решить все проблемы. Какие именно? Его работа. Ее работа. Верность друг другу. Возможность появления ребенка. Он постарается справиться с ревностью, которая все еще отравляла его душу, и они оба не поддадутся искушению встать на путь взаимных обвинений. Они снова будут говорить друг другу только правду.

На самом деле все получилось иначе. Начиная разговаривать, они тут же чувствовали, что сбиваются с пути и начинают плутать в каких-то дебрях. В других случаях они ловили себя на том, что говорят так отстраненно, будто обсуждают семейные проблемы каких-то чужих, малознакомых людей. Чем откровеннее они старались быть друг с другом, тем более напряженными выходили эти разговоры. Паскалю казалось, что они пытаются докричаться друг до друга, стоя по разные стороны глубокой пропасти. И никакие даже самые лучшие намерения не могли перекинуть через эту пропасть мост.