Внутренней охраны во дворце не было. Посты располагались лишь снаружи, охраняя весь район, занятый? дворцом и парком, не допуская в него никого без разрешения начальника гарнизона и не выпуская никого из арестованных, кроме докторов Боткина и Деревенько, которым иногда по особым разрешениям позволялось навещать больных в городе. Таким образом, охрана, установленная генералом Корниловым, ограничивала свободу арестованных пределами района дворца, но не стесняла Семьи в ее внутренней, домашней жизни.

Историческое исследование, путем допроса разных свидетелей, старалось насколько возможно полнее выяснить характер отношения охранников к Царской Семье после ее ареста, и вот какие материалы удалось собрать и к каким заключениям представилось возможным прийти в этом чрезвычайно существенном вопросе. Ведь именно здесь, в пределах района Александровского дворца, впервые непосредственно соприкоснулись отрекшийся от престола, грязью и клеветой опороченный бывший Царь и столичный, развращающий, усиленно распропагандированный, революционный солдат-товарищ, бывший сын Самодержавной России. Только низложенным Государь получил возможность увидеть непосредственно того самого ужасного, столичного, революционного, простого русского человека, «творившего революцию» и требовавшего свержения своего Помазанника, которого до сих пор ему предоставляли видеть только через призму донесений, докладов и представлений, исходивших от приближенных, общественных и политических руководителей революции. С своей стороны, и этому «творцу революции» из народа «всея земли» пришлось увидеть своего Самодержца и Боговидца уже в арестованном состоянии; тут только удалось ему подойти к нему непосредственно, а не через хмельной угар революционной агитации и заманчивого понятия о «свободе», которым руководители одурманили в нем образ его Царя, за которого до тех пор он молился в своей православной вере, в своих храмах и церквах.

В первые дни ареста, примерно в течение первых двух-трех недель, солдаты охраны угрюмо, насупившись, исподлобья присматривались к арестованным, к их жизни, поведению, занятиям в саду и на прогулках, к их взаимоотношениям между собою и с приближенными. Можно сказать, что солдаты следили за каждым их шагом, каждым движением, каждым действием, собираясь поодаль в кучки и группы, не приближаясь к ним и стараясь не отделяться друг от друга, а сливаясь в серых общих пятнах небрежно одетых и кое-как накинутых шинелей, с нелепо торчащими углами воротников и в надвинутых до самых бровей серых растрепанных папахах. Располагаясь такими кучками по разным углам парка, между деревьями и вдоль ограды, держась вне обычных для гулянья членов Царской Семьи дорожек, они старались повернуться к гулявшим боком и, несколько пригнув головы, вполоборота, неотступно следили за ними, обмениваясь между собою отрывочными замечаниями, не определявшими внутренних их мыслей, заключений или выводов, а лишь констатировавшими то или другое действие, жест, поступок наблюдаемого: «Пошла к наследнику»; «вон села»; «курит»; «француз идет»; «на пруд пошли»; «она вышла»; «здоровается»…

Так смотрела и держала себя общая серая масса солдат охраны.

Но на фоне этого угрюмо-настойчивого созерцания в этот первый период соприкосновения бывшего Царя и революционизированного простолюдина было немало случаев не просто некорректных и нетактичных поступков солдат, а грубых и неосмысленных поползновений задеть членов Царской Семьи своеобразно воспринятой революционностью, оскорбить особо подчеркиваемой «демократичностью»; в большинстве случаев подобные поступки являлись результатом разнуздавшейся до хулиганства натуры и порой имели целью использовать положение, чтобы безнаказанно пограбить.

Такова общая характеристика отношений солдатской среды к арестованным в этот начальный, острореволюционный, дурманный период государственного переворота.

Отношение офицерской среды охраны в тот же первый период их соприкосновения с Августейшей Семьей, говоря об общей массе, носило иной, если так можно выразиться, более специфический революционный оттенок. Подавляющее большинство этого офицерства было из среды «временных джентльменов», и только по форме, одетой на них, могло причисляться к рядам офицерства, совершенно не соответствуя высокому и ответственному значению офицера армии, как руководителя и носителя духовных и технических принципов военного искусства, военной полезной доблести и правильной военно-боевой организации. Это отнюдь не обозначает, что масса их принадлежала к категории людей безнравственных, беспринципных вообще, без национальных чувств, глупых, тупых, некультурных. Совсем нет. А просто тот элемент населения, из которого на третий год войны наспех «стряпали» младшего офицера (а ведь именно таковыми и были заполнены небоевые, запасные части, «творившие революцию»), частью органически, частью по предшествовавшему состоянию в большинстве случаев или вовсе не мог служить материалом для выработки из него офицера, или нуждался в более продолжительном воспитательно-образовательном подготовительном периоде, чем это было на деле. Ну какой, например, офицер в воспитательно-техническом военном отношении мог получиться из почтенного, уважаемого, честнейшего прапорщика Николая Александровича Мунделя, прожившего до призыва в армию на белом свете 46 лет и добросовестнейшим образом несшего до войны в течение почти всей своей жизни службу в одном из отделений Главного управления неокладных сборов и казенной продажи питей. А ведь в изучаемый период он занимал должность старшего адъютанта штаба той самой 4-й гвардейской резервной бригады, в состав которой входили полки, назначенные нести охрану при Царской Семье.

Конечно, среди этого офицерства были и нравственно-испорченные элементы, и просто дурные, и злые, и вредные для армии люди, и выгнанные из ее рядов по несоответствию еще в мирное время, но общий характер отношений офицерства охраны к Царской Семье в рассматриваемый первый период заключения создавали не они. Общий характер отношений вытекал из общей же необразованности этой так называемой интеллигентной или полуинтеллигентной среды, из которой черпался материал для пополнения колоссальной убыли младшего кадрового состава офицерства и который явился командным элементом в рядах воинских частей – исполнителей революции. Сознательные революционеры, честные партийно-идейные деятели насчитывались среди них единицами, главная же их масса, как и масса солдатская, была только увлечена тем же угаром революции, к которой прибавлялась еще и «мода» на революцию, являвшаяся достоянием интеллигентного класса населения. При отсутствии в них полезных свойств офицерства, их «командное» положение в рядах охраны побуждало их принимать на себя «коноводство» в показном проявлении революционности и демократичности новых революционных войск по отношению к бывшему Царю и его Семье. Искусственная непринужденность поведения в присутствии членов Августейшей Семьи, разгуливание среди них во время их работ в саду, умышленно громкие разговоры между собою и хохот, разваливание на скамейках, выступления с унизительными требованиями якобы от имени солдат, подзуживание часовых не отвечать на приветствия Царя – вот чем наружно проявлялся в этот период характер отношения охранного офицерства к арестованным – явной искусственностью, напускным фальшивым демократизмом и неприличной, глупой и грубой позировкой. Под этой внешней, показной оболочкой трудно определить, каков был внутренний общий характер отношения офицерства, трудно обобщить словом, не вдаваясь в крайности суждения, но было совершенно ясно, что ничего определенного, серьезного и продуманного в отношении как к бывшему Царю, так и вообще к происшедшим событиям во внутреннем мировоззрении охранного офицерства еще не установилось.