Многие западные страны, и в немалой степени Соединенные Штаты, в настоящее время сталкиваются с фундаментальными экономическими проблемами. Политическая реакция до последнего времени скорее напоминала сценарий эффекта Красной королевы с нулевой суммой, чем тот тип динамики, который мы наблюдали на примере «политической торговли» в Швеции, подразумевающей создание новых коалиций и новой институциональной архитектуры, призванных разобраться с этими проблемами. Но второй путь все же открыт для большинства стран в коридоре, и первый шаг на пути к нему – это понять, в чем же именно заключаются эти новые проблемы. Им будут посвящены следующие три раздела.

Двумя из самых мощных двигателей экономического процветания за последние несколько десятилетий были экономическая глобализация и стремительное внедрение автоматических технологий. Экономическая глобализация усилила объем торговли, а аутсорсинг и офшоры позволили распределять производственные процессы по всему миру, чтобы пользоваться преимуществами низкой стоимости производства для определенных задач и товаров. От глобализации выиграли как развивающиеся, так и развитые страны. Потрясающий экономический рост таких государств, как Южная Корея и Тайвань в 1970-х, 1980-х и 1990-х и Китай в 1990-х и 2000-х, был бы невозможен без глобализации. Без нее мы бы также не наслаждались низкими ценами на сотни продуктов, от текстиля и игрушек до электроники и компьютеров. В предыдущей главе мы видели, что глобализация влияет на как ширину коридора, так и на перспективу войти в него для некоторых стран, находящихся вне коридора. Но влияние глобализации на экономику и политику развитых стран оказалось более сложным из-за неравномерного распределения выгод от глобализации. Хотя в большинстве рассуждений на эту тему подчеркивается всеобщий характер получаемых выгод, реальность оказалась несколько иной как в Соединенных Штатах, так и в Европе, где росли доходы корпораций и ранее и без того обеспеченных слоев населения, а выгоды для рабочих оказались гораздо более ограниченными; в некоторых случаях глобализация и вовсе выразилась в снижении заработных плат и в сокращении рабочих мест. Это и предсказывает экономическая теория: глобализация порождает победителей и проигравших, и когда она принимает форму интеграции более развитой экономики с менее развитой, с преобладанием малоквалифицированного и низкооплачиваемого труда, то рабочие более развитой экономики, особенно обладающие меньшей квалификацией, проигрывают.

Другой мощный двигатель экономического процветания – внедрение новых технологий – имеет схожие последствия. Технологический прогресс увеличивает производительность и расширяет спектр доступных для потребителя продуктов; исторически он лежал в основании продолжительного экономического роста. Временами он превращался в настоящий прилив, который, образно выражаясь, увлекал за собой все без исключения лодки (или большинство лодок). В экономике США, например, начиная с 1940-х и по 1970-е годы мы видим быстрый экономический рост с параллельным ростом доходов всех образованных групп, начиная с рабочих с образованием чуть выше среднего до выпускников высших учебных заведений. Но внедрение потрясающих воображение новейших технологий, преобразивших рабочие места за последние более чем тридцать лет, похоже, имело совсем другой эффект. Многие из этих технологий, включающих гораздо более мощные компьютеры, цифровые приборы, компьютеризованные механизмы, промышленные роботы и в последнее время образцы искусственного интеллекта, автоматизировали производственные процессы, вследствие чего многие виды работ, прежде исполняемых людьми, стали исполнять машины. Автоматизация по своей природе благоприятствует капиталу, который в настоящее время все шире используется в виде новых машин. Автоматизация также выгоднее для более квалифицированных рабочих, чем для менее квалифицированных, работу у которых отнимают машины. Неудивительно, что новые технологии автоматизации привели к серьезным последствиям для перераспределения доходов.

Совокупный эффект глобализации и автоматизации выразился в расхождении траекторий заработных плат разных категорий рабочих. В Соединенных Штатах общий рост зарплат прекратился в конце 1970-х, и на смену ему пришло разделение групп с более высокой и с более низкой квалификациями. Например, доходы мужчин с высшим образованием с 1980 года увеличились (с учетом инфляции) почти на 60 процентов, тогда как доходы мужчин со средним или более низким образованием сократились более чем на 20 процентов. За последние три с половиной десятилетия «чистая» зарплата менее квалифицированных рабочих значительно уменьшилась.

В этот же период в американской экономике наблюдался процесс уменьшения количества новых рабочих мест. С середины 1990-х годов промышленное производство США сократилось почти на 25 процентов, а с 2000 года заметно уменьшилась и общая пропорция количества занятых к количеству всего населения. Похожие тенденции наблюдались в некоторых других странах с развитой экономикой, хотя настолько потрясающий упадок реальных заработных плат менее образованных рабочих уникален для американского рынка труда.

Согласно общему мнению, основными факторами таких трендов были как автоматизация, так и глобализация. Снижение занятости и заработных плат сосредоточено в областях, отраслях промышленности и родах занятий, специализировавшихся на деятельности, которая либо была автоматизирована, либо подверглась большому влиянию импорта из стран с развивающейся экономикой, особенно из Китая. В литературе высказываются предположения о том, что один лишь импорт из Китая привел к сокращению более чем двух миллионов рабочих мест в экономике США, а роботизация, ярким примером которой служат новые автоматические технологии, повинна в потере еще одного миллиона рабочих мест. В обоих случаях большинство последствий ощутили на себе рабочие в нижней части квалификационного спектра.

Экономическая глобализация и автоматизация – не единственные тренды, способствующие росту неравенства. Стремительное дерегулирование некоторых сфер в экономике США, за которым последовало относительно умеренное дерегулирование в других развитых экономиках, также внесло большой вклад в увеличение неравенства. Особенно важную роль этот процесс сыграл в финансовом секторе.

В первые десятилетия после Второй мировой войны финансовый сектор в большинстве стран мира подвергся сильному регулированию; в США работа в банках стала рассматриваться как типичное занятие «белых воротничков», что подтверждали и их зарплаты, обычно сильно превышавшие зарплаты работников примерно того же уровня в других секторах. Основой послевоенной финансовой системы США стало так называемое «Правило Кью», ограничившее процентные ставки по банковским вкладам и ослабившее конкуренцию между разными финансовыми институтами, а также соглашения между штатами, не позволявшие банкам конкурировать между собой за вклады в нескольких штатах. Эти ограничения были еще более усилены принятым в 1933 году Законом Гласса – Стиголла, разграничившим банковское обслуживание физических лиц (в основном, прием вкладов и предоставление займов) и более рискованную инвестиционную банковскую деятельность (связанную с размещением ценных бумаг, слиянием и поглощением, финансовыми деривативами и торговлей ценными бумагами). Бюрократизированные и комфортные рабочие места в таком отрегулированном окружении стали описываться, как соответствующие «правилу 3–6–3»: принять вклад со ставкой в 3 процента, выдать кредит со ставкой в 6 процентов и приехать на поле для гольфа в 3 часа дня. В 1970-х годах ситуация начала меняться, и этот процесс усилился после отмены «Правила Кью» в 1986 году, что проложило дорогу значительной концентрации в банковском секторе. Вместе с концентрацией произошел огромный сдвиг в сторону рискованных операций, таких как деривативы с процентными свопами (при которых одна сторона финансового договора производит выплату другой стороне в зависимости от того, преодолела процентная ставка определенный порог или нет) или кредитные дефолтные свопы (когда платежи осуществляются в зависимости от дефолта должника). Несмотря на повышение рискованной деятельности, из-за усиления своего влияния банкам удавалось блокировать попытки введения новых регулирующих постановлений, и они всячески настаивали на дерегулировании. В условиях большей концентрации, меньшего регулирования и более агрессивных и рискованных операций доходы и прибыль росли. С 1980 по 2006 год доля финансового сектора в валовом внутреннем продукте США выросла до 8,3 процента, а прибыли выросли в реальном выражении на 800 процентов, что более чем в три раза выше роста прибыли в нефинансовых секторах.